— А дети, жена?
— Есть. — Быков заметил, как краснота сменилась бледностью — быстро, мгновенно.
— На Черном море дачу хочешь или на каком другом?
— На Черном, пожалуйста. — Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.
— Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори все есть: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!
Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:
— Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был. Быков вытянулся, руки по швам.
— Разрешите обратиться!
— Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… — Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать — пряник или петушка на палочке.
— Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… — Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал — внутренним слухом.
— Рассмотреть дело? — Руководитель не удивился, только поскучнел. — Он тебе что?
— Я… понимаете… — Быкова сбило это "что". — Считаю своим долгом коммуниста.
Опять встрял Краюхин — на ухо, но внятно:
— Невеста — спецпереселенка. А тот — отец ее.
— А, невесты. — Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. — Бабье, бабье… — И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: — Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.
Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:
— Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…
— Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, — перебил его Краюхин. — А я распоряжусь. — Он скрылся в отсеке пилотов.
Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.
— Сейчас, Гришенька, сейчас. — Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. — Сейчас… — Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. — Потерпи, полегчает.
Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.
— Ты поспи, поспи, — уговаривал Дауге Миша.
— Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. — Он смотрел на Быкова, не узнавая. — Зачем…
— Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, уговаривал его Юрковский. Дауге всхлипнул тихонько и умолк.
— Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.
— Он все болеет? — Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.
