— Помираю…
Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул, не останавливаясь. Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась, вот все и умирают. И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?
Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал — куда? А, вспомнил.
Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: «Груз — на хуторе Жалком, в погребе».
Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон, повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши поймут, что и как. Должны.
* * *
Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.
Чай согреет.
У медпункта остановился мотоцикл.
— Примите почту, а то некому, — почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая жизнь.
— Едете?
— Всех страхов не переждать.
— Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.
Телеграммы оказались короткими: «Согласен, еду». Дата, подпись. На приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа. Хотите видеть чемпиона? Увидите. И белку, и свисток.
— Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте, — я быстренько накатал «по собственному…».
— Передать не трудно, — она спрятала бумагу. — Опять тут работать некому.
— Найдется доктор, — уверил я ее. — Еще как найдется. Не было бы счастья…
— Да, — вздохнула она. — К нам на почту многие простятся из беженцев, на любую должность. Учителя, инженеры….
Она уехала.
Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.
