Доржи, сын Банзара | страница 39

— Перемешай арсу с семенами полыни и смажь рану, — посоветовал Мунко-бабай. — Скорее заживет.

Улусники обступили Рыжуху, стали гладить ее, ласково похлопывать по спине.

— Ну и молодчина! Будто кто учил ее…

— Она еще прославит наш улус!

— Такого скакуна у бедняков не бывало.

— Иной конь и к убитому волку не подойдет — боится, а Рыжуха — глядите-ка…

— Быстрее ветра летит…

— И степной орел не догонит!

— Что вы только Рыжуху хвалите? А я вроде и ни при чем? — засмеялся Еши.

— Ты тоже молодец. Только вот псу Мархансай-бабая помог околеть…

Темнело. Краски заката поблекли. Только та далекая туча стала еще чернее и шире.

Мархансай взвалил волка себе на плечи.

— Раз тебе не нужна шкура, я возьму, пожалуй, — повернулся он к Еши. — Приходи, я тебе табаку в кисет насыплю.

Мархансай ушел, согнувшись под ношей. Улусники окружили Еши.

— Попытай счастья на скачках, Еши. Обязательно попытай. Все тебя просим.

— Нойоны могут не разрешить.

— Хэ! Они и не подумают опасаться Рыжухи. Кто из нойонов знает о ней?

— А какой скакун, какой скакун!..

…С этого вечера покатилась по степи добрая слава про Рыжуху. Говорили уже, что она с одного удара раскроила череп волчице. Говорили, что справилась сразу с двумя волками…

Неподалеку от жилища Банзаровых стоит старая-старая юрта, а рядом с ней полуразвалившийся сарайчик, кое-как прикрытый ветхой черной корой. В юрте живут четверо: больная чахоткой Аюухан, слепая старая Тобшой и двое ребят. На полу лежат лохматые овечьи шкуры. Их притащили от Мархансая Гунгар и Дулсан. По целым дням скоблит шкуры Тобшой. Она недавно отдала Мархансаю пятнадцать готовых, мягких, как шелк, шкурок, но Мархансай прислал их обратно. «Плохо обработаны», — говорит. Тобшой потрогала шкурки, покачала головой: однако, обманул Мархансай старуху, прислал новые, необработанные. Ведь никто в улусе не делает эту работу лучше ее…

Тобшой всегда просыпается раньше всех. Осторожно, чтобы никого не разбудить, выходит во двор, садится у входа в юрту, лицом к восходящему солнцу. Света она не видит, но ощущает ласковое тепло утреннего солнца, шепчет что-то тихо, задумчиво, моргает незрячими глазами, улыбается. И такое довольство бывает у нее на лице, какого не увидишь и у матери самого богатого нойона. С ранней весны и до глубокой осени Тобшой так встречает восход солнца.

Старушка не жалуется, что не видит прекрасный широкий мир. Она даже сердится, когда кто-нибудь заикнется об этом. «Я, может, лучше и больше другого зрячего вижу».