— Не хочу…
— Значит, не хочешь? Вот мы и начинаем приближаться к взаимопониманию. А спать тебе хочется?
— Хочется.
— Сколько?
— Много! Трое суток… Неделю… Целый месяц!
— А скажи, дает она тебе спать?
— Нет! Кидается! Чистый дьявол!
— А ты что делаешь?
— Стою. Жду. Должна же и она когда-нибудь заснуть.
— Никогда, сударь мой. Никогда. Знаешь, сколько она уже не спит? Девять лет!.. А наш год, если хочешь знать, равен семи собачьим годам… Другими словами, она не спит уже шестьдесят три года! Представляешь себе, что это значит?
— Вы шутите?!
— Ни капельки. Иначе зачем бы я оставлял ее с тобой? Смог бы ты столько времени пробыть без сна?
— Если собака может, то мне сам бог велел…
— К черту! Мы поговорим с тобой завтра, когда я приведу к тебе Цумпи и оставлю вас вместе, — войте втроем! Зря ты растягиваешь это удовольствие, сказал бы сразу, о чем спрашивают, и никакой нервотрепки! Ну ничего, завтра расколешься!
2 февраля 1933 г., 21 ч. 05 м.
…Завтра… завтра… Существует ли вообще какое-нибудь «завтра»? Как далек день с этим названием! И как трудно иногда дождаться его!
Давно наступила ночь, может быть, давно наступило «завтра», он не может сообразить и знает только, что застыл там, где ему было велено ждать, и что никто еще не пришел. Ему следовало бы встать и уйти, у него еще хватило бы сил, но это означало бы сдаться, покориться, дезертировать…
И ему кажется, что он действительно встал и отправился в городок, где домики дымят трубами, кажется, он побежал по заснеженному полю и, обессилев, упал, и его нашла та толстуха из корчмы, а с ней Искариот, и понесли его в корчму. А там гудит печь, выбрасывая сквозь решетку яркие искры, его растирают снегом, и он слышит наяву голос мадам Янку, что по-старушечьи жалобно причитает над ним:
— Ох, господи боже мой, да он же застыл, как камень!.. Гляньте-ка на него! Бедняжка…
— А в обед я его обслуживал… Эй, дяденька!.. Узнаешь?
— Я пришел… с дороги… Вьюга… Дайте хоть немного согреться… Умоляю вас…
— Матерь божья! Господи! — восклицает толстуха, по-хозяйски принимаясь за дело. Она засучила рукава капота, потребовала еще снега, горячего спирта, не переставая молоть языком, как мельница. — Вот как просто может пропасть человек, так два года назад ушел Костаке, сын соседки Станы и не вернулся, да ты принеси еще снега, чего пялишься на меня? Он ушел ночью по дороге в Добрешты или еще куда, и говорили, что его растерзали волки… Да ты клади снег сюда, поближе. Ну и снег! Не мог набрать в чистом месте? А потом нашли его в целости спустя неделю, когда началась оттепель, — он залез в дупло и там замерз… Не очень-то он был щедрым клиентом, а все же я о нем пожалела… Василе, подай ту веревку, не видишь, что ли, стою с вытянутой рукой? И по каким таким делам, сынок, ты пускаешься в дорогу в такую пору?
