В другой посудине в мутном рассоле плавал кусок брынзы. Под ней была, видно, тоже картонка со стихами, но она намокла в рассоле и стихи, написанные химическим карандашом, расплылись — их уже невозможно было разобрать. Зато на связке черствых бубликов висела четкая надпись: «Прогорю с таким товаром: бублик — грош, а дырка — даром».
Он заказал стопку цуйки и лепешку с брынзой. Паренек принес.
— Ты сочиняешь стихи?
— Увлекаюсь… — краснея, ответил он.
Добрика выпил цуйку и попросил еще. Кости, онемевшие на морозе, в тепле заныли. Ноги в башмаках зудели, ему вдруг захотелось разуться и прижаться ступнями к горячей чугунной печурке. Задремывая, он клевал носом. Уже не ощущал ничего, кроме тупой ломоты в костях и горящих огнем ступней.
Под столом примостилась бродячая собака. Она принялась лизать ему башмаки, глядя на него преданными измученными глазами.
…Он слышал, как шлепает ее шершавый язык и тихонько позвякивает жестянка, привязанная к ее хвосту. Он нагнулся, чтобы отвязать жестянку. Но протянутой рукой на ощупь узнал обвислые уши Пумы! Это она рычит, желтыми клыками впилась в щиколотку, это она, мучительница! Он злобно пнул ее в мягкий живот и чуть было не опрокинул стол. Но тут же увидел жалкую несчастную собаку, которая кинулась от него прочь, визжа и гремя жестянкой…
Нет, это не жестянка, это гремит колокольчик у дверей корчмы. Веснушчатый парень трясет его за плечо:
— Эй, дяденька, что с вами? Не ломайте столы!.. Вот ваша цуйка, вы же заказывали… И не засыпайте, похлебка остынет…
Перед ним дышала паром тарелка, рядом с ней в ложку был положен стручок красного перца. Над дверью задребезжал колокольчик. В корчму грузно ввалились двое нефтяников, — от их мощных шагов зазвякала на печной трубе эмалированная табличка.
— Похлебки, Искариот! — крикнул один из них пареньку. — И два по пятьдесят, а то зуб на зуб не попадает… Пошевеливайся! И скажи хозяйке, чтоб клала в суп потрошки по-честному, это мы пришли!
— С добавкой! — развязно ответил ему паренек. — Разве вы не знаете? «Ты отведай наших щей — в целом мире нет вкусней!» — и залился смехом.
Добрика ел и поглядывал на вновь пришедших. Рабочие с жадностью откусывали по очереди от буханки черного хлеба. За столом возле самых дверей старик и старуха, крестьяне-горцы, завернувшись в теплые тулупы, с таким благоговением хлебали суп, словно принимали причастие. Он и не заметил, когда вошли эти старики, удивился, как мог не услышать дверного колокольчика? За оцинкованной стойкой веснушчатый паренек что-то писал. Нефтяники ели и тихонько перешептывались. Один из них, калека с перевязанной рукой на грязном бинте, перекинутом через шею, здоровой рукой расставлял среди тарелок пустые стопки, словно разрабатывал план боевых действий.
