Только где-то высоко сверкали звезды.
— Все есть, — сказал наш секретарь, — и кремнистая дорога, и звезда с звездою говорит. Надо спать.
Мы обнаружили, что действительно поздно и надо располагаться на ночлег, расстелили на соломенном мате газеты и легли вповалку, закрывшись своими пальто вместо одеял и положив под голову собственные пиджаки вместо подушек. Мы не уснули, а провалились в сон без сновидений.
Проснулись рано от страшных проклятий на живописном узбекском языке. Айбек, разоспавшись, протянул ногу и положил ее на уголья нашего комнатного костра. Уголья пригрели ногу, и он еще глубже засунул ее в костер. Легкий ветерок, дувший под дверь, снова вернул жизнь уголькам, и жар прожег носок и добрался до пятки Айбека.
Было свежее утро. Помывшись на дворе и позавтракав, напившись чаю вволю, мы огляделись. По-видимому, это был какой-то приречный и очень разбросанный кишлак. Пришел наш знакомый, встретивший нас вечером офицер, и после всех формальностей мы отправились на берег Аму-Дарьи. Сзади нас несли наши чемоданы. На самом берегу, обрывающемся в мутные коричневые воды могучего потока, нам поставили стол и пять стульев. Мы сидели и, как на картине, видели жизнь на советском берегу.
Вокруг нас было ничем не нарушаемое безмолвие и безлюдье, лишь часовой задумчиво шагал взад и вперед вдоль берега.
А там, на советском берегу, бежали хорошо видные грузовики, хлопотливо мчались легковые машины, проезжали велосипедисты и всадники, проходили поезда, гулко посвистывая и выбрасывая белые султаны дыма над полями и камышами. Даже пришедшие пить воду ослы, нагруженные хворостом, были отчетливо видны.
Мы сидели на высоком берегу, полные желания немедленно одолеть водную преграду и вступить наконец на родную землю. Но часы шли, и река была пустынна, как вчерашние барханы.
Пришел наш хозяин-офицер. За ним шли два солдата и несли дыни и арбузы. Поднеся нам замечательные произведения афганских бахчей, офицер сказал, что нам придется подождать, пока мы сможем переехать Аму-Дарью.
Мы впали в уныние. Пришел к реке караван, и верблюдов стали поить из кожаных ведер. Желтая вода стекала с толстых, выпяченных губ. Они пили и неподвижными, не очень добрыми глазами смотрели на нас, на окружающих их караванщиков, думая какую-то свою глубокую верблюжью думу. Потом их начали грузить. Бидоны с керосином, стекло, посуда в ящиках, тюки с советскими ситцами, сахар — все умещалось на этих спокойных, философских работниках, покорно подставлявших свои бока и спины.
