Ганцзалин поинтересовался, как же они эту революцию произведут.
– Очень просто, – отвечал Загорский. – Мы впряжем в лодку коней или мулов. Вот увидишь, дело пойдет гораздо быстрее.
Хозяин Ли, услышав об их намерениях, замахал руками еще сильнее и сообщил им, что нанять мулов для лодки до Ичана будет очень дорого, они просто разорятся.
– Сколько же это будет стоить? – полюбопытствовал Загорский.
– Не меньше ляна серебром, – отвечал кормчий.
– Ну, уж такие-то деньги мы как-нибудь наскребем, – отвечал Нестор Васильевич, переглянувшись с Ганцзалином.
Ганцзалин после разбойничьего плена уже окончательно пришел в себя. Он не расспрашивал об обстоятельствах своего освобождения, а Нестор Васильевич речи об этом не заводил. Загорский даже не стал упрекать помощника в вечной неосмотрительности – в конце концов, ясно было, что все злоключения Ганцзалина происходят исключительно от несчастной звезды, под которой он родился. Главное, чтобы везения самого Нестора Васильевича хватало нейтрализовать все эти несчастья – а его пока хватало.
Правда, в этот раз они едва не пропали оба. Но, к счастью, рядом был брат Цзяньян, в решительный момент сказавший свое веское слово. Его присутствие, впрочем, тоже можно было числить по разряду извечных удач Нестора Васильевича.
– Вот видишь, – сказал помощнику Загорский, – а ты не хотел, чтобы он с нами ехал.
– И сейчас не хочу, – пробурчал Ганцзалин, который иногда проявлял поистине ослиное упрямство.
Так они и плыли неторопливо на конной тяге вверх по Янцзы, озирая красоты центрального Китая. Попали они сюда в начале весны, и деревья уже покрывались молодыми зелеными листочками, а на поля выходили крестьяне – сеять чумизу и пшеницу. Поля часто перемежались огромными кладбищами, которые придавали пейзажу какое-то пугающее очарование.
– На юге могилы устраивают прямо на крышах домов, – заметил по этому поводу Ганцзалин.
Человек менее искушенный в китайской жизни решил бы, что слишком много в стране внимания уделяется могилам и мертвецам. Однако Загорский достаточно знал Китай, чтобы так не думать, а если даже и думал, ни за что не сказал бы этого вслух. Любовь к родному пепелищу и отеческим гробам у китайцев далеко обгоняла русские обыкновения, не говоря уже о привычках каких-нибудь англичан или французов. Историческая фраза Христа: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов» была бы тут совершенно непонятна, как, впрочем, совершенно непонятным для китайцев оставалось и само христианство.
