Но, честно говоря, когда я слушал пламенную речь Максима Шевченко в защиту «Пражской весны», я не столько возвращался в памяти к содержанию бесед с ее идеологами, сколько поражался нашей русской страсти во что бы то ни стало жить во лжи. Факты и уроки социалистического эксперимента в России и в странах Восточной Европы – сами по себе. А наша русская вера в возможность невозможного и, самое главное, никому не нужного – сама по себе. Казалось бы, ХХ век нас научил: третьего не дано. Несвобода и тупики мобилизационной военизированной экономики или древний как этот мир рынок, основанный на частной собственности. Приговор советской системе заложен в самой идее коммунизма превратить мобилизационную военизированную экономику в норму жизни. Но это по природе невозможно. Мобилизационная советская экономика – это экстрим, это растянувшаяся на десятилетия чрезвычайщина. А чрезвычайщина, как любой экстрим, по природе – нечто временное, обреченное на смерть. Но, к сожалению, этого до сих пор не могут понять не только наши коммунисты, но и уважаемый идеолог левого либерализма Максим Шевченко.
Теперь, казалось бы, после всего этого опыта социалистического строительства и его реформирования должно быть понятно, что идея «социализма с человеческим лицом» (Ярузельский говорил о «персоналистском социализме») возникает тогда, когда нет политических возможностей отказаться от основной «скрепы» советской модели – от руководящей роли коммунистической партии. Тогда и возникает необходимость придумывать различные пути очеловечивания навязанной извне советской системы, не посягая на ее основы, не вступая в конфликт с руководством СССР. И чехов, и поляков можно понять: никто тогда не предполагал, что через 20 лет разрушится СССР, и уже не будет никакой угрозы повторения того, что произошло в ноябре 1956 года в Будапеште. Но какой смысл снова придумывать себе утопию, рассказывать сказки о величии проекта «гуманистического социализма», когда уже нет в живых его прародителя, нет угрозы «мороза из Кремля»?
И что поразительно. Как всегда, в России защитником нашей веры в возможность невозможного является образ врага, ссылка на внешний фактор. Борцы с «очернительством советской истории» считают, что внешний фактор – Запад и ЦРУ – породили не только «цветные» революции, но и Будапешт 1956 года, и Прагу 1968 года. А для Максима Шевченко уже бедой и проклятием является СССР как внешний фактор. В первом случае внешний фактор освобождает от необходимости увидеть причины бесконечных кризисов в странах социалистического лагеря, видеть человеческие истоки, а именно оскорбленное национальное достоинство как первопричину и Будапештского восстания 1956 года, и первопричину польской «Солидарности» 1980 года. А во втором случае – речь уже идет о вере Максима Шевченко – «внешний фактор» освобождает от необходимости увидеть, осознать изначальную утопичность самого проекта советского «социализма с человеческим лицом».
