И тут встает серьезный вопрос: когда на самом деле мог появиться советский человек как массовое явление? Как писал Лев Троцкий в своей работе «Мировая революция», изданной накануне его смерти, в конце 1930-х не более 8–9 % населения можно было отнести к советской «политической нации», к советским людям в точном смысле этого слова. Кстати, как показывает в своих исследованиях архивист-историк Александр Донгаров, и Сталин не имел особых иллюзий по поводу советскости подавляющей части населения. В беседе с посланцем президента Рузвельта А. Гарриманом осенью 1941 года Сталин признал: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию: не будет сражаться и за советскую власть»[29]. И Сталин знал, о чем говорил. За 5 месяцев лета – осени 1941 года 3 800 000 красноармейцев сдались в плен, а 1 200 000 человек дезертировало. Из этих 3 миллионов 800 тысяч пленных 200 тысяч были перебежчиками. Из 2 миллионов 400 тысяч выживших в немецких лагерях советских военнопленных 950 тысяч, т. е. 40 %, поступили на службу в Вермахт и национальные антисоветские формирования. И только тогда, как хорошо показывает Василий Гроссман в своем романе «Жизнь и судьба», когда война превратилась в отечественную, в защиту национального достоинства русского народа, героизм русского солдата стал массовым явлением, и стала возможной великая Победа 1945 года.
Реальная история СССР говорит о том, что советскость как личная связь с государством появилась только тогда, когда она соединилась с русскостью. И это произошло именно во время Великой Отечественной войны. Но, как показала дальнейшая история страны, советскость как вера в идеалы коммунизма, советскость как желание жить и работать только для «дальних» и великой идеи коммунизма, как массовое явление так и не появилась. И вина в этом не Хрущева, как говорят идеологи нынешнего славянофильского патриотизма. Если бы Хрущев не начал политику очеловечивания советской жизни, не начал платить колхознику за трудодни, переселять рабочих из бараков в пятиэтажки, выпускать сотни тысяч невинно осужденных, и прежде всего матерей, из Гулага, то, наверное, СССР не просуществовал бы и до 1991 года. Нельзя было никогда, ни при каких условиях марксистскую утопию идеальной личности реализовать в действительности. Действительно ли русская баба, Коробочка Николая Гоголя, со своей страстью собирания в кубышку на всякий случай всего на свете, могла стать «передовицей», несущей в своем сознании идеал безвозмездного коммунистического труда? Несколько дней назад водитель, везший меня с дачи на передачу к Владимиру Соловьеву, рассказывал о своей уникальной тете, фронтовичке, члену партии, которая с поля боя выносила раненых солдат. Она была героиней войны, но после ее смерти (она была на протяжении многих лет руководителем медпункта на своем заводе) ее сестре досталось от нее наследство в виде 20 трехлитровых бутылей спирта. И водитель Ваня рассказывал мне, что, оказывается, его тетя каждый день старалась выносить с завода понемногу спирта, и хотя сама не пила, но постепенно наполняла эти бутыли. Нет, убежден, русская Коробочка как была Коробочкой, так и осталась, и советская власть ничего здесь не изменила.
