Позвольте в двух словах объяснить причину такой неблагодарности.
Когда мы сидели в ресторане и министр культуры разбил молотком обезьяний череп, я как раз посмотрел на ваше лицо. Знаете ли вы, что в тот момент вы улыбнулись, чтобы показать клыки? И по вашей улыбке я понял, что именно вы, и никто другой, мой истинный убийца.
Не беспокойтесь. Вы не повесили меня и не расстреляли. Наоборот, вы были со мной чрезвычайно добры и выказывали настоящую дружбу. Без вас меня постигла бы здесь та же участь, что и обезьяну. Но если бы мы встретились в Освенциме — вы, конечно, читали об этом уголке современного мира — то вы, несомненно, стали бы моим палачом. Интуиция меня не обманывает.
Знаю, вы ни в чём не виноваты. В Освенциме вы никогда не были, и мы там не встречались. Не сомневаюсь, вы станете премьер-министром и, если парни из джунглей вас не прикончат, проживёте много лет в почёте и уважении, а потом вам устроят пышные похороны и поставят гранитный памятник. Но и тогда вы не перестанете быть моим убийцей. Вот почему я был вынужден как можно скорее бежать от вас, мой уважаемый палач.
Прощайте. Больше не увидимся!»
1970
1
Эта история произошла в кафе «Аладдин», на высоком, крутом берегу в Старом Яффо. В кафе с очень ярким, цвета синьки, куполом, со старомодными витражами на узких сводчатых окнах, с закопанными, а потом раскопанными мраморными ступенями, которые принадлежали другому времени и другому зданию, а теперь на пару этажей углубляются в гору и приводят на застеклённую террасу, врезанную в её склон.
Иногда я позволяю себе спрятаться там от письменного стола, от работы, людей и духов. Но только днём, когда в кафе почти пусто и никто не мешает мне вплетать плач моря в моё молчание.
Отсюда, с этого берега, пророк Иона бежал в Фарсис…
2
Сегодня я опять сижу в «Аладдине». День, как назло, невыносимо душный. Ветерок — слабенький, без мускулов. Плывёт на спинах низких, раздробленных волн, и небесный простор над морем в цвет перламутра.
В такую погоду выводится саранча.
Мне в голову приходит мысль и мгновенно оборачивается видением: волны передо мной — не волны. Это внуки того кита, который проглотил Иону.
И пока я беседую с милыми внучатами, терраса стремительно превращается в стеклянного кита. Зловещая темнота опускается над морем и разрезает его сверкающим алмазом. И вот уже по волнистому полю битвы галопом скачет дождь, и матовый молочный свет полудня погас, как свечи в канделябре наверху и в другом канделябре — внизу.
