Всё произошло так быстро, что белые чайки, не успев дописать свои письмена, попали в клетку дождевых струй.
Кстати, на часах полдень, а в стеклянном чреве кита всего лишь несколько посетителей: дремлющий старик с газетой в дремлющих руках; молодая парочка — прильнули друг к другу, словно сплетённые ветки, скажем так, древа любви; женщина в чёрной вуали и я, свидетель этого события — и всё же хозяин кафе столь добр, что разрешает зажечь электрический свет. Но лампочки лишь мигнули, как отрубленные змеиные головы, и сразу погасли, зашипев жалами.
За дребезжащими — зуб на зуб не попадает — оконными стёклами пролетает туча, будто клочок небесной земли с огненным плугом в груди. И в его отсвете я вижу: теперь женщина в чёрной вуали сидит за моим столиком. Буря хлестнула стеклянного кита и придвинула ко мне женщину вместе со стулом.
На её обнажённой левой руке выгравированы шесть цифр. Последние — единица и тройка.
3
Тринадцать. Я связан с этим числом. Единицей и тройкой заканчивается год моего рождения. И номер дома, в котором я родился, тоже был тринадцать. Потом это число пробиралось всюду, где бы я ни поселился, во все дома и гостиницы. Кралось за мной по всему свету, маскировалось, пряталось среди других цифр и дат. Иногда делилось, как амёба, и удваивалось. Вдруг исчезало, казалось, можно распрощаться с ним навсегда, но потом появлялось вновь. И каждый раз — вовремя. Мне проще было бы избавиться от собственной тени, чем от этой заколдованной неразлучной парочки. Но, с другой стороны, а зачем от неё избавляться? Лучше станет?
— Нет, лучше не станет, — вмешивается в мои размышления женщина, и вуаль у неё на лице — словно одно облако с тлеющими полосами по краям закрыло другое. — Не станет ни лучше, ни хуже, будет точно так, как ты написал:
Я жизни не попробовал другой
И ужаса её на вкус не знаю…
— Кто ты? — Я хватаю её за запястье, где выгравированы шесть цифр с единицей и тройкой в конце. Наши ладони борются, хотят перегнуть друг друга. И при этом моё дыхание борется с её дыханием, тёплым, одновременно солёным и сладким. С моря долетает блеск треснувшего зеркала.
— Кто я? — Её лицо колышется под вуалью. — Хороший вопрос. Много лет я спрашиваю об этом Единственного, и да простит Он меня: я разговариваю со стеной. Может быть, за стеной есть ответ, но мои голова и сердце разбиты на куски. А ты, нетерпеливый, сразу же хочешь узнать, кто я.
Вдруг она рассмеялась, и раскалённые камешки смеха покатились мне в горло:
