Только далеко-далеко, с западной стороны, на горле горизонта ещё заметен след — тонкий, как нить, порез.
Где реб Йойлиш? Где могильщики? А куда они денутся? Все здесь. Время говорить и время молчать. Время голодать и время есть. Вон они, сидят на свежем холме и перекусывают. Кто чистит селёдку, кто хлебает из кувшина простоквашу. К ним подходят две женщины. В белых халатах, на головах — белые чепцы до самых бровей. В халаты воткнуты иголки, из иголок свисают, как червячки, белые нити. Это хозяйки дома, где обмывают и обряжают покойников. Женщины тоже бастуют.
Похоже, саранча меня кое-чему научила. Набираюсь храбрости, подхожу к реб Йойлишу и — сразу беру быка за рога:
— Уважаемый, против кого бастуете?
Мой вопрос его удивил:
— Что значит против кого? Интеллигентный человек, и такие вопросы задаёте!
— Кто вам сказал, что я интеллигентный человек? В таких вещах я полный невежда. Просто любопытство одолевает: против кого евреи бастуют на кладбище?
Его глаза ощетинились ресницами. Кольнул взглядом своих товарищей. Их молчаливая поддержка придаёт ему уверенности в лёгкой победе:
— Сразу видно, новый репатриант. Оттуда, где бастовать нельзя. Сочувствую.
Я становлюсь наглее. Ещё чуть-чуть, и мы столкнёмся носами:
— Как раз не новый. И вы от ответа не увиливайте. Против кого бастуете, против жизни или смерти? Если бы мы все бастовали против смерти, жизнь выглядела бы по-другому. И ещё вопрос: никто не вечен. Вдруг у вас, не дай Бог, кольнёт сердце, и всё, снимите шляпу. Кто вас тогда хоронить будет?
Люди с лопатами зашумели. Такого вопроса, наверно, никто не ожидал. Один выплёвывает селёдочную голову, другой, не допив простоквашу, швыряет о землю кувшин. Женщины заголосили, как плакальщицы, слёзы посыпались, словно иголки из их халатов. Что касается реб Йойлиша, то его больше всего испугало моё выражение «снимите шляпу». Он так и делает: снимает свою широкополую шляпу, ощупывает её изнутри и снаружи, и я вижу, что он боится снова водрузить её на голову поверх ермолки.
Поражённый собственной храбростью, я покидаю поле боя и удаляюсь по центральной аллее.
5
«Мыслитель» по-прежнему сидит на камне, подпирая подбородок жилистым кулаком. Его бронзовая фигура погружена в тяжёлые размышления. Бросить ему ещё одну монету — пожалуй, обидится. И я кидаю в тарелку у его ног одну из своих мыслей. Пусть додумает её до конца. Пусть делает с ней, что хочет.
Читаю надписи на надгробиях. Великие люди, маленькие люди. Один мудрец сказал: великий человек умирает дважды, сначала он сам, потом его величие. Странно, что все могилы вдоль центральной аллеи совершенно голые, ни цветов, ни венков. Но я тут же нахожу ответ на эту загадку: всё сожрала саранча. Даже трава сбрита до самой земли.
