А дворник себе же сделал хуже. Вместе со старой вишней, в ту же секунду, он подрубил свои сто лет, которые хранил в горбу, как в костяном сейфе: сжимая в руке могучий топор, вместе со своей ветвистой жертвой он рухнул на кряхтящие корни и больше не встал. Ни живым, ни мёртвым.
Но это уже другая история.
2
Добро пожаловать. Бумажная птица снова здесь. Тупой клюв разрывает за стеклянной балконной дверью на третьем этаже тонкую сеть сновидений, и через прорехи вытекают пойманные за ночь картины и символы моей второй, молодой, души, которая резвится и властвует, только когда я сплю. Сейчас она задремлет, и власть над моими поступками возьмёт другая душа: настоящая, будничная.
Вижу через ресницы, как через струи дождя: из разорванной сети вытекают все пойманные мною сокровища и с издевательским плеском падают в бездонную пропасть.
Я не спеша открываю балконную дверь и приношу бумажную птицу в спальню.
Внизу, на безлюдной улице, я успеваю заметить только разносчика газет в кожаной каскетке. Того самого, который каждое утро ловко забрасывает ко мне на балкон газету, перевязанную красной бечёвкой. Я поражаюсь его меткости. Не сомневаюсь, даже если бы я жил на тысячном этаже, этот парень в кожаной каскетке так же метко попадал бы на балкон газетой, которую он, как волшебник, превращает в крылатую птицу.
Я уже стал суеверным: если он, не дай Бог, не попадёт на балкон с первого раза и ему придётся бросать снова — быть беде…
Я освобождаю птицу от пут и опять ложусь в кровать, чтобы накормить только что проснувшиеся глаза хорошими новостями со всего света.
3
Человек на Луне? Да простит он меня вместе с Луной: я не потрясён. Я уже побывал и дальше, и выше и не виноват, что об этом не сообщили в газетах. Никто не знает, что я уже успел завоевать Марс. Но что толку кричать: «Я царь Соломон!», если меня нарекли по праотцу Аврааму. А что касается политики, указов и деклараций, сочинённых сильными мира сего — ей-богу, мне стыдно за напечатанные слова: их отлили в свинце против их воли. Что может быть правдивее слова? Разве что Господь Бог. А тут? Надеюсь, слова меня не накажут: на бумаге они превращаются в ложь.
Правдивы только некрологи. Ещё один погиб, восемнадцатилетний…
Я уже хочу отложить газету. Когда совесть покажет рожки из раковины, станет горько. Длинный летний день пойдёт насмарку, вечернее свидание не удастся. Но в тот миг, когда я готов был отодвинуть газету в сторону, моё внимание привлекла коротенькая заметка на последней странице:
