* * *
Закат в красных сапогах вышел из землянки. Тень с моей стороны заполнила всё прямоугольное пространство между бревенчатых стен. Трофим Белоусов зажёг лампу. И когда запах смолы смешался с запахом керосина, в землянку спустился Гришка, ведя на верёвке пленного.
На допросе офицер рассказал мне то же самое, что Белоусов уже слышал: зовут Ганс Оберман, родился в Кёльне. Да, это правда, он убивал ни в чём не повинных людей. В июне сорок третьего дезертировал из части. Здесь, в лесах, он хотел искупить свои грехи.
— Ладно, ладно. — Белоусов прервал допрос на полуслове, с силой ударив трубкой о край стола. — Вот тут-то собака и зарыта. Спроси-ка этого бравого офицера Ганса Обермана, почему он дезертировал и предал свой фатерланд.
Когда я перевёл офицеру неожиданный вопрос Белоусова, Ганс Оберман задрожал, как освобождённая пружина:
— Позвольте мне забрать эту тайну в могилу.
* * *
Янина, я заканчиваю письмо. Ангел принесёт его тебе. Когда будешь читать, вспомнишь, что слова в нём по большей части твои.
Р. S. Да, я же не написал про свадьбу Церны. Но об этом — в другой раз…
1972
1
Уже не один год будильником в этой стране мне служит бумажная птица. Она поднимает меня на рассвете, и, клянусь, она всегда та же самая и в то же время другая.
Каждый день, кроме суббот и праздников, когда она соблюдает заповеди моего народа и не ускоряет тупым клювом чёрный жемчужный вихрь моего с трудом спасённого сновидения, она будит меня с неотвратимостью судьбы.
Давным-давно, в городе моего детства, было по-другому: дикий голубь, умытый слезами ночи, по субботам и праздникам тоже меня будил. Прилетал из ночного укрытия к розоватым морщинкам на единственном окошке моего чердака и, качаясь на самой высокой ветке моей одноногой соседки, старой, временами пепельно-седой, временами красной вишни, ворковал: «С добрым утром!» или «с праздником!»
И всегда приносил в полированном клюве первый солнечный луч.
Ворковать мне добрые вести голубь начал с моей бар мицвы. Так оно и продолжалось, весной и летом, осенью и зимой, пока…
Пока на дворника, охранявшего наш глинистый, холмистый, словно кладбище, двор, не нашла блажь. Дворник взял тяжёлый топор, которым он забивал свиней в зарослях крапивы у забора, и, размахнувшись, подрубил старую вишню у медных переплетённых корней.
И голубь перестал прилетать. Перестал приносить первый солнечный луч в полированном клюве. Голубь, как и человек, ищет опору, если не на земле, то в воздухе.
