* * *
Это было следующей весной.
В лесной землянке командира Трофима Белоусова на берегу Ушачи пахло свежей весенней смолой, капавшей с замшелых еловых брёвен, из которых был сделан накат, едва заметный среди ожившей травы и голубых ручейков. Всю жизнь ёлки росли стоя, но теперь узнали, что можно расти и лёжа, прижимаясь друг к другу мшистыми стволами, как влюблённые.
Трофима Белоусова, командира партизанского отряда, в землянке не было. Его адъютант Гришка Молодец, проворный белокурый парень с бородой, похожей на сноп пшеничных колосьев, привёл меня и сказал ждать. Я прибыл со своей партизанской базы между Кобыльником и Мяделем — километрах в ста отсюда. За пазухой гимнастёрки я привёз Белоусову важное сообщение от комбрига Фёдора Маркова, написанное на полоске холста.
По земляным ступеням в укрытие спустился закат. Дверь была распахнута — чёрный гроб без дна и без крышки. В одной половине землянки словно пылал огонь, в другой, где я сидел на деревянном чурбаке, сгустилась тень.
И вот вошёл Трофим Белоусов, а за ним Гришка Молодец. Рядом с широкоплечим, мощным адъютантом знаменитый командир выглядит невзрачно: невысокий, щуплый; из-за огромной овчинной папахи набекрень черты лица — узкого, костистого, с редкой растрёпанной бородкой и вислыми усами — кажутся ещё мельче. В правом углу рта — трубка с изогнутым, как крюк, чубуком. Но пронзительные стальные глаза под властной складкой на лбу могут расколоть камень и высечь из него искры.
Я встал, отдал честь, назвался, затем вынул из-за пазухи письмо и протянул командиру.
Острыми, как иглы, глазами командир пронизал кусок холстины; не дочитав, пристально посмотрел на меня и снова углубился в письмо. Снял папаху, немного поразмыслил, подкрутил ус:
— Ладно, ладно…
Вдруг морщина на лбу обозначилась резче, Белоусов наклонился ко мне через стол:
— Скажи-ка, ты немецкий знаешь?
— Так себе, но, пожалуй, знаю.
— Ладно, ладно. — Он выколотил из трубки пепел о край стола и медленно повернул голову к адъютанту:
— Гришка, приведи офицера. Если повесим его чуть позже, невелика беда. На офицера-то мне плевать, но его языка, братец, всё ж таки жаль. Может, из его языка удастся ещё что-нибудь выдоить.
Когда Гришка вышел, Белоусов в нескольких словах объяснил мне, в чём дело:
— Важную птицу в лесу схватили: офицера немецкого. Шпион? Диверсант? Поди пойми. Прикидывался партизаном, даже мужество проявлял. Его один бежавший из Понар опознал, парнишка из Вильно. Немец и не отпирается, но что-то скрывает. А у нас по-немецки никто не говорит как следует.
