— Фройляйн Янина, давайте прекратим эту игру. Мы всё проверили, нет никакого Стасека. Церна — еврейский ребёнок.
Смех застрял у тебя в горле, но усилием воли ты снова заставила себя засмеяться.
Ганс Оберман положил руку тебе на плечо:
— Янина, я знаю, что вы убеждённая католичка. Три раза в неделю вы ходите в костёл. Вот у вас над кроватью распятие. Если вы преклоните перед ним колени, перекреститесь и поклянётесь, что Церна не еврейская девочка, — я вам поверю.
И ты опустилась на колени, перекрестилась и поклялась.
* * *
И тут случилось то, чего ты никак не ожидала: Ганс Оберман, офицер в чёрных начищенных сапогах, разрыдался. Зверь заплакал человеческими слезами. И вдруг выхватил из кобуры вальтер и всадил три пули в верного волкодава. Выстрелы прозвучали негромко, как щелчки мелкого летнего града по оконному стеклу. Церна даже не испугалась. Дочка уже успела на всю жизнь насытиться смертельным страхом матери. А волкодав закружился у ног хозяина в мелькающем карусельном ритме, упал, вытянулся и затих. Рядом с тигровой шкурой он выглядел маленьким, словно котёнок. Казалось, мёртвый тигр растерзал живого пса.
Всё произошло за несколько секунд.
И тогда Ганс Оберман припал к твоим ногам. Он целовал их и бился головою о пол.
Янина, ты помнишь, что было потом?
Ты помогла ему отнести собаку в подвал. Там Ганс закопал её, засыпал и поставил сверху гнилые бочки из-под пива.
Когда вы поднялись в гостиную, где стояло пианино, лицо Ганса было белей извёстки, будто пиявки высосали его тёмную кровь. Розовые пятна сошли, как и пятна, оставшиеся после застреленной собаки, которые ты смыла горячей водой.
По счастливой случайности твоей матери не было дома. А то, не подумав, она бы всё выболтала соседям. В последнее время твоя мать стала совсем неуравновешенной. Она разыскала в городе старого знакомца, аптекаря, и они вместе занимались тем, что вызывали дух её убитого мужа, пана Кароля Шпинака. Если дух Кароля им явится, она расскажет ему все тайны его последней охоты в Беловежской пуще.
Пол ещё качался у тебя под ногами. В твоей душе происходило нечто наподобие землетрясения. Реальность восстала против самой себя. Но Ганс Оберман, наоборот, собрался с мыслями и заговорил, впервые обратившись к тебе на «ты»:
— Янина, ты должна уехать. Сегодня же. Ты, Церна и твоя мать. Завтра будет поздно. Есть приказ всех вас арестовать. С вами будет то же, что с евреями. Собирайся. Вечером я приеду на машине и вас заберу. Куда — до вечера подумай. Может, у тебя в каком-нибудь поместье есть родственник, друг. Я тоже попытаюсь скрыться. В лесах нужны опытные солдаты. Спасибо тебе, Янина, что ты превратила меня обратно в человека…
