Не знаю, что ты пережила за этот месяц. А немногие подробности, которые мне известны, ты рассказала сама: из Италии вернулась твоя мать. Ты еле её узнала, она выглядела старше Саломеи. Тебе стало жаль её, будто она умерла. Когда твой отец погиб, она бросила тебя, оставив круглой сиротой при живой матери, и, чтобы искупить свою вину, привезла тебе шкатулку с украшениями. Сначала ты не хотела принимать подарок, но желание спасти Церну оказалось сильнее.
Даже родной матери ты не сказала, что Церна — еврейский ребёнок. Ты рассказала ей то же, что Гансу, и она с нежностью и любовью стала растить внучку.
Саломея почувствовала, что две мамы — это слишком много, и в тот же месяц старая служанка отдала Богу свою чистую душу.
* * *
На этот раз Ганс Оберман пришёл не один, а с волкодавом, и в полной офицерской форме. Бледно-жёлтое лицо было припудрено, но на нём всё равно просматривались розовые пятна — следы чьих-то пальцев. Холёный, статный пёс на никелированной цепи был послушен. Из пасти свисал длинный алый язык — мокрый дрожащий серп с зубчиками внизу. Ловя ушами каждый звук, волкодав не спускал глаз с хозяина, готовый начать сольный концерт, как только дирижёр Ганс Оберман даст ему знак.
На тигровой шкуре играла Церна. Глаза — голубые-голубые, как небо в первый день творения. Мокрые после купания кудряшки удивительно гармонировали с пейзажем на заднем плане: за открытым окном покачивались три берёзы, и озорной солнечный луч, как белка, прыгал с ветки на ветку.
Ты преградила Оберману дорогу и смерила его презрительным взглядом:
— Как это благородный офицер посмел войти к ребёнку с собакой?
— Янина, собака ничего не сделает без моей команды, — начал он оправдываться. — Я сегодня взял её с одной-единственной целью: чтобы она охраняла. Меня.
— От кого она должна вас охранять?
— Есть у меня один враг. Невидимый…
Ганс Оберман задрожал, будто внезапно попал под дождь. Розовые пятна явственнее проступили из-под пудры.
— Знаете, Янина, смотрю я на вашу дочурку и думаю: как странно, что она ни капли не похожа на маму.
— Вы правы, у Церны отцовская внешность, но моя душа.
Ганс Оберман повысил голос:
— Мы искали во всех лагерях, но её отца нигде нет. Может, он не поляк?
Ты рассмеялась, как настоящая актриса:
— Не поляк? Конечно, мой муж негр. Спасибо вам, Ганс Оберман, за добрую весть, что его не нашли ни в одном лагере. Браво, Стасек, ты смог бежать!
Офицер посмотрел тебе в глаза взглядом волкодава:
