Стены по обеим сторонам переулка — игрушки из детства.
Розовые, розовые в розовом мире.
Кто-то шевельнулся у него на плече. Он повернул голову — мышка.
— А, это ты, соскучилась по Бомке? Видно, в канализации не осталось никого, кто спел бы тебе песенку? Ну, мы и здесь будем добрыми друзьями. Ты только посмотри, какие розовые стены! Откуда этот розовый цвет?..
Бомка погладил её, серенькую, что забралась к нему на плечо. И вспомнил, как он когда-то так же ласкал свою Блимеле.
При звуке имени Блимеле розовый цвет исчез. Стены — не игрушки, а кирпичные скелеты. Над ними парит облачко — ангел с крыльями в пятнах сажи.
— Бомка, — теребит его мышка, — а что дальше?
Его память — тропка среди колосьев. Их срезали — и тропки больше нет.
— Бомка, ты тоже мышь, как я. Освобождённый город — не для тебя. Как же твоя месть?
Ангел с крыльями в саже уносит прочь переулок — чёрный гроб.
Перед Бомкой, словно пересохшее речное русло с серебром снулых рыб на песке, открывается широченная улица. Ни одного живого дома. По улице маршируют с оркестром другие солдаты. Гремит медная музыка, будто громы и молнии расплясались на свадьбе.
Оркестр и солдаты скрылись с глаз, но звуки ещё висят в воздухе — столбы пыли от колотого угля.
Босые парни с давно не чищенными винтовочными обрезами в руках ведут среди этих столбов связанного человека.
— Что за счастливчик? — останавливает Бомка прохожего.
— Птица высокого полёта. Бывший городской палач. Вешать ведут.
— Палач, мой палач?
Бомка со всех ног бежит по мостовой и нагоняет «птицу высокого полёта».
Но один из тех, что ведут связанного, парень в овчинной папахе, с бледными веснушками, словно солнце светит ему в лицо сквозь сито, встаёт перед Бомкой, держа винтовку наперевес.
— Гражданин, куда?
— На палача взглянуть.
— Здесь — нельзя. В Бернардинском саду.
Память-живописец смешивает в Бомке краски. Смешивает их на палитре, как души. Макает в них длинную молнию и пишет, пишет.
…Мартовская ночь. В крестьянской хате, где скрываются они с Блимеле, бушует пожар. Кошки стонут дико и сладострастно. Схватив дочь в охапку, как кенгуру, Бомка прыгает с чердака в сугроб. Их проворные тени стремятся в другой мир. Этот другой мир — на том берегу реки. Но сегодня ночью царит сатана. Лёд на спокойной реке — лопается. Лопается от смеха. Как быки, почуявшие кровь, ревут льдины; а на них — Бомка и Блимеле. Каждый шаг отмерен и взвешен, как драгоценность. Вот одна льдина расплакалась, как ребёнок. Но — слава сатане! — перешли!
