До бычьих ушей доносится протяжное, тоскливое «му-у-у» — гром с отрубленными крыльями.
Он не может ответить. Рот открыт, но бык не иначе как лишился языка.
Боль гонит его всё дальше, огонь поднимается от земли, от тёмных вечерних болот, что тянутся до озера.
Он бросается в озеро, и, когда оно доходит ему до колен, продолговатыми, овальными глазами, словно отлитыми из разноцветного стекла, он замечает в воде ещё одного быка, перевёрнутого рогами вниз, в небо, — и его морда кривится в человечьей ухмылке.
Лопаются медные рёбра.
Снег всё идёт, идёт.
И бык поворачивает голову влево, в сторону родной деревушки, от которой осталась лишь чёрная печная труба, похожая на мёртвую руку, и замирает.
Рога догорают, как свечи в головах покойника, и гаснут вместе с днём.
Солнце, в зелёных пятнах, повисший в небе кусок болота, казалось, решило, что больше никогда не зайдёт.
Замёрзли на полдороге шаги блистающей весны. Её дыхание в лесной глуши — мокрое зеркало.
У кромки леса — два путника.
Иоахим, кузнец из Зослы, — впереди. Тулуп подпоясан верёвкой, на спине стежки от жёлтой звезды, которая здесь, в лесу, исчезла. А на плече у него топор. Топор — блестящий волчий скелет, плоская голова повёрнута назад. Волк, который сам себя разорвал…
Второй путник — я. Пила, зубастые доспехи, защищает мне рёбра. Это Иоахим научил меня так её носить. «Оно ловчее, и пули нипочём».
Как охотник, что выслеживает зверя, мы выискиваем жертву. Это должен быть сухостой, дерево, у которого кора отвалилась, как пальцы у прокажённого, стальные корни превратились в пепельные жилы, а голое потрескавшееся тело стало голубоватым, как горящий спирт —
Ищем сухое дерево, чтобы дрова из него вспыхивали от первой спички.
В лесу заблудился бык, и Иоахим его кровью погасил свой топор. Этот бык уже не одни сутки замерзает возле нашей землянки, а у нас нет годных поленьев, чтобы устроить пир.
Убитый бык на боку лежит в снегу, вишнёвая шкура снята лишь наполовину — от шеи до раздутого живота. И кажется: бык лежит в белой постели под шёлковым одеялом.
— Эй!
— Иоахим, что такое?
— Погоди! Вон он, сухостой…
— Брось ты свои фантазии!
— Нет, братец. Такое дерево даже среди ночи узнаешь. Вокруг него — видишь? — золотая вуаль.
Мы подходим ближе. Иоахим не ошибся: необъятный, старый, сгнивший до костей дуб, ни тела, ни души.
— Хватит, чтоб целое стадо быков зажарить, сухой как порох. — Иоахим всаживает в дерево топор.
Я еще раз осматриваю нашу жертву, и пила слетает с моего тела, расправив два стальных крыла.
