Только тогда я почувствовал действительность, что так часто притворяется сном.
Раздался стрёкот пулемёта и поднял из воды корягу, похожую на слоновий хобот.
Кучка теней вскочила и бросилась назад, в непроходимые топи.
День курился среди тонких, кривых стволов сухостоя, как жёлтая сера.
Неподвижно стоит журавль, клюв и длинные, красные ноги вморожены в блестящий лёд.
Люди падают у нас за спиной — и мы видим это, у нас на затылке появились глаза.
Внезапно девушка останавливается:
— Мне надо вернуться туда, к той кочке. Я потеряла перстенёк.
Я не успел её удержать, её ладонь выскользнула из моей, как белый голубь.
Я остался один.
Один, как впаянный в лёд журавль.
Кто-то из моих товарищей упал, кто-то скрылся в лесной глуши.
Я кричу: «Ау!» Нюхом, как волк, пытаюсь уловить её дыхание, мечусь, босой, туда-сюда, и — раз! — проваливаюсь по шею в бочаг.
День погас, как спичка. Лишь маленький красноватый огонёк еще недолго тлел на её конце, освещая горизонт.
И ночь напала, как скорпион.
Назавтра, блуждая наугад, я набрёл на ту самую кочку. Но от девушки осталось меньше, чем от сновидения. Я еле выбрался из топей и дотащился до леска — заселённого одними берёзами.
Опьянённый сомнением и верой, я вырвал из земли камень и начал колотить им по стволу обнажённой берёзы, самой старой в роще. Удар, ещё удар, ещё, ещё, пока эхо не подхватило их звук, глухой, как раскаты далёкого грома. Камень раскрошился вместе с последними мыслями. И тогда мне явился образ — возник среди высоких, ободранных берёз, словно одна из них превратилась в человека.
Сначала появились зрачки — солёный янтарь, только из моря.
Затем — растрёпанная голова в терновом венце.
Вокруг шеи змея.
Одежда изношена, порвана — развевающиеся лохмотья.
Под ними — голое тело в язвах, алых, как маки.
— Эй, кто ты? Невеста болотного царя?
Змея покачала головкой; нет.
Видение приблизилось.
И вдруг — в левой руке сверкнул перстенёк, тот самый перстенёк с кровавой каплей рубина.
…И с тех пор, когда во сне, где звуки бродят, как люди, мне является песня, выстраданная, любимая, а едва проснусь, исчезает, как та моя милая девушка на болотах, — я начинаю бить камнем слов в своё сердце и бью, покуда камень не раскрошится, покуда я с последним вздохом не упаду наземь. Бывает, в такую минуту исчезнувшая песня приходит ко мне наяву, нагая и окровавленная, но с золотым перстеньком любви, — и улыбается сквозь слёзы.
