Собака лежит в углу, свернувшись. Сгустившейся тенью. Иногда она вздрагивает и повизгивает. Приглушенно шумит дом звуками и шорохами людей, существ и предметов, наполняющих его. Фонари с улицы заглядывают в окна темно-желтым светом, по которому катятся хлопьями тени снега, по полу, по стенам, по скатерти на столе, истертую и в нескольких местах изрезанную. Улица пустынна. Каштаны на площади вырисованы тщательно, но грифель притупился, ветки и ствол черны и отчетливы. На скамейке сидят мама с папой. Они не смотрят друг на друга и не прикасаются. Словно чужие. Но взаимное расположение фигур, напряжение и сами позы — соотносятся и связаны, не мыслимы друг без друга, не только в моих глазах, это то естественно, я их ребенок, а в этом темном вечере, на этой пустынной площади, среди этого снега, который валит и валит. Отец встает и уходит. Февраль — пора уходить. Мама вдруг начинает озираться и плакать. Она вскакивает и устремляется вначале в одну сторону, потом в другую. Ей холодно. Она одета в пальто с меховым воротником, но воротник обтерся и пальто слишком легкое, как молодость. Она возвращается на скамейку и ложится. Я смотрю на нее. Жду. Внутри меня шевелит плавниками и открывает, закрывает рот рыба. Мне некуда деться из этого аквариума.
Они умерли, почти в один и тот же день. Не это ли знак счастливой совместной семейной жизни? Но я отчетливо помню, как мне приходилось постоянно сводить их руки вместе, или же тормозить отца, который все время устремлялся впереди мамы на несколько метров, и так они шли. Куда отец бежал от мамы? И если так, то почему позволял мне тормозить его и, пусть со злым выражением на лице, но молча, позволял брать его под руку? Почему он не вырвался? Давным-давно, еще до того, как тело уже контролировало своими болезнями любое движение воли? До того как вспухли веки и пожелтели от цирроза глазные белки? До того как в пожаре, возникшего от недокуренной сигареты, он сдергивая плавящийся тюль с окон и запутавшись в нем, а потом больницы и ожоговые центры, пересадка кожи со спины и с ног на грудь, обезображенное тело, крокодилова кожа, и усталость, несовместимая с жизнью. И медленное сползание, в несколько лет, вниз, вниз, в мир сумрачной комнаты, с занавешенными окнами, с, заваленным объедками и окурками, столом, с вонючими простынями и сломанными стульями и битыми стеклами, странными собутыльниками и тщетными попытками протрезветь и вырваться, похмельными днями, трясущимися руками и снова пьянством, и злобой, и покорностью.
