День сменяет день. Месяц сменяет месяц. И только сны приходят, приходят. Один на другой, они опускаются на меня, словно снег на эту крышу, на которую смотрю из окна. Это старые сараи, и в крыше одного из них дыра. К ней идут кошачьи следы.
Кожное голодание. Я говорил тебе всегда, что каждое твое прикосновение это нечто совершенно иное, чем просто прикосновение. Оно болезненно, я так отвык, что кто-то своей кожей и теплом может приблизиться к этому яростному бою, что разрывает мое настоящее. Жил был мальчик, у него были родители, но они умерли, как умерли и бабушка и дедушка, и все все все… Что делать, видимо очень кому-то там на небе нужно, чтобы этот мальчик остался один.
И могло бы быть совершенно иначе, если бы ты тогда не поверила мне. И не отпустила. Ты назвала меня холодной рыбой, ты плакала и целовала меня, а я только кривился. Мне нечего было сказать тебе. Снег. Снег. Снег. И следы к разинутому рту канализационного люка. Знаешь, я однажды провалился в него. Мы шли из школы. Мама держала меня за руку. И тогда я понял, сколько силы в этой руке. Кто же сможет удержать меня, как она тогда?
Я лежу в бессоннице. Корабли терпят крушение. Только это и приходит в голову, когда смотришь на эти облака, которые гонит сильный ветер. Но ты не чувствуешь его мощи, не слышишь, как он ревет за окном. Только тикают часы. И ты, то и дело, куда-то проваливаешься, находясь очень близко, ты ускользаешь от себя самого и ты уже совсем не тот, кто ты есть…
Знаешь, я долго наблюдал за тобой исподтишка. Я был даже одержим тобой. Думал о тебе и мечтал. Я думал о том, как мы родим с тобой детей. Каких-нибудь совсем малышей. Как мы будем растить их день за днем, разделяя заботу и прикосновения. Пальцы, маленькие пальцы, будут цепляться за мои руки, и мягкая кожа прижиматься к моей щеке, в поисках ласки или утешения. И тогда мне становилось невыносимо. Мне казалось, что эти маленькие дети слишком многого от меня требуют. Я не могу всего этого. Где мне взять в себе столько тепла. Если даже снег, опускаясь на мои руки, режет мою кожу на лоскуты.
У нас во дворе вырыли большую яму. Прорвало трубу, и яма была доверху наполнена водой. Я стоял у края ямы, когда ты сказала, что не стоит бояться, что это только вода, которая разлилась по асфальту, что никакой ямы и нет, и хотя я знал, что это не так, я с кривой улыбкой, предложил тебе проверить и сделать шаг. Тебе было, может быть, три или четыре года, а мне пять. Когда ты провалилась и стала кричать в ужасе, я отбежал к этим сараям и вжался в их кривые двери. Ты кричала, а я только и думал, что я совсем не виноват, что я тебя предупреждал, что ты не слушала меня, что… Я в панике отползал от этой ямы, не потому что я ее боялся, нет, ямы больше не существовало, а была ты, именно это вселяло такой панический страх. На крики выбежал твой отец. Крики удалились. Я только смотрел вверх на твои окна, боясь, что ты вот выглянешь, будешь показывать на меня, и рядом с твоим лицом будут появляться другие лица, и их будет становиться все больше и больше.
