— Смотри… Не, дай руку! Чувствуешь, как гладко! Да, да! Я побрился!
Мы шли по Манто. Было тепло и влажно. В воздухе висела влага, делая расплывчатыми ближайшие предметы и четче далекие. Фонари цвели электрическими лучистыми одуванчиками. Мы завалились в «Пингвин»!
Кафе «Пингвин» — при советской власти здесь только и можно было, что поклевать ванильного мороженного из алюминиевых вазочек, при новых же реалиях — пиво, водка, абсент, стриптизерши на барной стойке, плюс весь комплекс всевозможных развлечений, только бабки плати.
Сели за столик в глубине зала. Было шумно и накурено. Официантку было не дозваться, а я, чувствуя невероятную уверенность от присутствия зеленой банкноты в кошельке, все вскакивал и вопил:
— Девушка! Мать-перемать! Нам водки!
На мое удивление, Андрей сам наполнил себе рюмку, и, не глядя на меня, по— прежнему опустив взгляд вниз, выпил.
— Во! это я понимаю! — завопил я. Невероятно обрадовавшись, что Андрюха забухал.
Быстренько наполнил вновь рюмки и чокнулся с Андрюхой, пристально наблюдая за его движениями. Опять в точности повторилось все тоже самое. Он, даже не поморщившись, выпил еще один стопарь.
Я закурил, очень довольный происходящим. Он, словно в точности повторяя каждое мое движение, взял сигарету и закурил. Закашлялся, при этом, наконец, поднял взгляд, виновато улыбнулся…
— Ну, как ты? Пришел, наконец, в себя?
Он кивнул. Лицо его просветлело. Кожа заблестела от проступившего пьяного пота. Я разлил по стопкам еще. Он опять выпил.
Мы славно набухались в «Пигвинасе». Зацепили каких-то мергалок. Ногастые, сиськастые. На лицо лошади. То, что надо! Но моих пятидесяти долларов не хватило бы даже на легкий поцелуйчик в нос.
Шли домой, обнявшись, я то пел песни, то грузил Андрюхой повестями о Дане.
— Понимаешь, Андрюха, бабы они есть бабы. Ну, что им в жизни нужно? Ясно дело, лифчики и помадки. Другое дело настоящая мужская дружба! Андрюха ты мой лучший друг. Я люблю тебя больше всех!
Я крепко обнял его.
Тут произошло нечто незапланированное, Андрюха тоже обнял меня и начал меня целовать, судорожно и нежно прикасаясь губами к моим губам. Я не сразу врубился, что происходит. Слезы потекли по его щекам.
Я отпихнул его. Вмиг протрезвев.
— Ты что, пидор?!
Он дернулся. Весь сжался. Взгляд его опять упал на асфальт. Все также молча, он развернулся и побрел по направлению к своему подъезду. Я ошарашено смотрел ему вслед, на его сгорбленную спину.
— Во, дела!
На следующее утро я узнал, что еловые ветки на лестничных пролетах в подъезде были не случайны. В тот день хоронили Андрюхиного отца. Он умер в сорок шесть лет от… хрен его знает, от чего он умер.
