Начиная с эпохи Возрождения в Европе придумали такое понятие – республика словесности. Ученые и литераторы обозначали этим словосочетанием свою связь, независимую от национальных и государственных границ. Я его вспоминала, когда во Франции при общении с коллегами удавалось перейти от дежурных вопросов типа «а в Москве, наверное, сейчас снег?» и «где вы научились так хорошо говорить по-французски?» к обсуждению чего-то по-настоящему важного для обеих сторон. И тогда хотя бы на несколько минут можно было поверить, что и я, и мои собеседники в самом деле принадлежим к одной и той же республике словесности. Но впервые эта самая республика явилась мне в лице англичанина Билла. Он был мой непосредственный коллега: я в 1979 году защитила диссертацию о восприятии Шатобриана в России, а он как раз начал этим заниматься. И каким-то образом узнал о моем существовании, позвонил мне по телефону, и я позвала его в гости. Был январь или февраль 1980 года. Бедный Билл не знал в России абсолютно никого. Он ходил читать книги в Ленинскую библиотеку и обедал в тамошней столовой. Я тоже ходила в Ленинскую библиотеку, но старалась устроить так, чтобы обойти столовую стороной. Один запах тамошних блюд – сильно напоминавший запах еды, которой кормили в советских больницах, – мог отбить желание есть не навсегда, но очень надолго. Но мне-то было хорошо, я могла почитать и вернуться домой. А что было делать Биллу? Когда он попал ко мне и я его накормила едой очень простой, но домашней, он на глазах «оттаял» и из нескольких его реплик стало понятно, что эта самая библиотечная столовая – главный кошмар его жизни. Не то чтобы беседа наша отличалась какой-то сверхъестественной глубиной (или шириной). Билл вообще не был интеллектуалом, и я даже не очень понимаю, с какой стати этот житель Манчестера занялся таким экзотическим делом, как изучение восприятия Шатобриана в России. Но он (Билл, а не Шатобриан) был очень милый и добрый человек. И первый иностранный исследователь, с которым я общалась «вживую». Мы несколько лет переписывались, он прислал маленькому Косте замечательный деревянный автомобиль, а однажды написал мне, что он поймал огромного – кого? – кажется, лосося «на том же месте, что и в прошлом году». Интонация этого сообщения была совершенно триумфальная.
Вослед Ретифу де Ла Бретону
А вот совсем другой случай, в котором родство разноплеменных переводческих душ проявилось в самой неожиданной форме.
