Еще о защите моей диссертации
О том, как я перед самой церемонией поднимала свой моральный дух чтением Венедикта Ерофеева, я уже рассказала. Но об этой защите можно вспомнить еще несколько деталей. Во-первых, как я уже говорила, репутация моего героя, Шатобриана, в советское время была, мягко говоря, неоднозначной. Когда я приехала в Ленинград договариваться о «внешнем отзыве» на диссертацию, мудрейший Петр Романович Заборов, услышав, о ком я ее написала, отступил на два шага назад и воскликнул: «А что, в Москве уже позволяют защищаться по Шатобриану?» На самой защите вопрос о политических взглядах Шатобриана не поднимался до того момента, когда один из членов ученого совета, очень пожилой специалист по русскому фольклору (!), не решил осведомиться у Леонида Генриховича Фризмана, моего первого оппонента, а отражен ли в диссертации тот факт, что Шатобриан был реакционером. Леонид Генрихович замялся. И вот в эту секунду я абсолютно успокоилась, поняла, что я знаю про Шатобриана, может быть, и не все, но явно больше, чем все члены ученого совета вместе взятые, и, мысленно отодвинув Фризмана в сторону, сказала: «Давайте я объясню!» И объяснила – между прочим, практически не покривив душой, – что к моменту Июльской революции Шатобриан был в оппозиции к королевской власти и недаром во время самой революции студенты носили его на руках с криками «Да здравствует свобода слова!» Все изумились, облегченно вздохнули (отмазка есть), и защита потащилась дальше. Это – первый сюжет.
А второй связан с моим вторым оппонентом, Маргаритой Васильевной Разумовской. Про нее я помню три вещи:
