Что называется, прошли годы. Рухнул Советский Союз, Юрий Афанасьев основал РГГУ, а при нем – Институт высших гуманитарных исследований, в котором великие гуманитарии могли бы спокойно заниматься научной деятельностью. Кнабе с самого основания в 1992 году стал сотрудником ИВГИ. А я сначала приходила туда вольнослушательницей – а потом и «вольновыступательницей» – на разные конференции и доклады, а потом, в 2006 году, с легкой руки покойной Елены Петровны Шумиловой, всеобщего «волшебного помощника», поступила туда на полставки – и поскольку это была моя первая служба, а до этого, как уже говорилось, я всю жизнь была «пролетарием умственного труда», то я эту перемену в своей жизни определила так: «Благодаря Елене Петровне я потеряла половину своей академической невинности». Таким образом, я стала служить с Кнабе в одном институте и встречаться с ним регулярно. Не то чтобы призрак норковой шапочки постоянно вставал перед моими глазами, но изредка я все-таки эту историю вспоминала, однако поскольку Георгий Степанович ни о чем подобном не заговаривал, то я тихо радовалась: значит, все забыто. Радовалась, как оказалось, напрасно. Не помню, случилось ли это на каком-то юбилее ИВГИ или просто на импровизированном «банкете» после конференции, но вдруг, когда дело уже дошло до уборки посуды со стола, Георгий Степанович подошел ко мне и, я бы сказала, довольно игриво, но одновременно и грозно спросил: «А кошечка-то ваша?! Наказать ее нужно было». Похолодев, я пролепетала: «Кошечка давно умерла». – «Ну-ну!» – довольным голосом ответил ГС. То есть он, может быть, и простил, но не забыл.
Остальные эпизоды, конечно, уступают этому в яркости и нелепости.
Следующий эпизод произошел в 1972 году. Я на зимних каникулах побывала в Ленинграде, и поскольку как раз в 1972 году в «Книге», главным редактором которой был мой папа, вышло первое издание книги Вадима Эразмовича Вацуро и Максима Исааковича Гиллельсона «Сквозь умственные плотины», то я этим воспользовалась как поводом познакомиться с Вадимом Эразмовичем. И в самом деле пришла в Пушкинский Дом, познакомилась, и мы пошли на лестницу: он – курить, а я – при сем присутствовать, и туда же пришел Юрий Давыдович Левин, и они передо мной, двадцатилетней девчонкой, устроили целое представление – обмен эпиграммами. Теперь эти эпиграммы напечатаны в «Вацуриане», вошедшей в составленную вдовой Вацуро Тамарой Федоровной Селезневой книгу «В. Э. Вацуро: Материалы к биографии» (2005), причем датированы 1965 годом, так что в 1972 году это явно было концертное исполнение. Но концерт был восхитительный. С тех пор, когда я встречаю в печатных текстах имя ирландского поэта Томаса Мура, я вспоминаю первым делом не его восточную повесть «Лалла Рук» и не его дружбу с Байроном, а эпиграмму Левина, продекламированную на лестнице Пушкинского Дома: «Напрасно думает Вацуро, / Что написал статью про Мура. / Увы, из-под его пера / Не Мур явился, а мура». Но рассказ-то мой не об этом, а о том, что было, когда я вернулась в Москву. Вацуро попросил меня передать какой-то пакет Юрию Владимировичу Манну. А Манн, как я уже сказала в интервью, был автором первой книги, которая перевернула мои представления о литературоведении, я перед ним тоже благоговела. Жил он в десяти минутах от меня. Я позвонила, договорилась о встрече и отправилась к нему с ленинградской посылкой. Вошла и поздоровалась. В ответ послышалось: «Здороваться надо!» – ??? – «Я поздоровалась», – пролепетала я. «Да что вы, это я не вам!» Выяснилось, что реплика относилась к сыну Юрия Владимировича, тогда подростку лет 14–15, а впоследствии главному редактору газеты «СПИД-инфо».
