Пьесы и сценарии | страница 87

ВОРОТЫНЦЕВ. Честно говоря, придя из камеры и накануне повешения — трудно хотеть вам помочь.

РУБЛЁВ. Я понимаю! Но если стать выше этого? Я никогда не был трус — но как мне сейчас страшно! Я был как камень — почему же я рассыпаюсь? Я хочу встретить смерть с такими же нагло сияющими глазами, как ваши. Научите меня тайне вашей твёрдости!

ВОРОТЫНЦЕВ. Да нет никакой тайны. Мне уже 69 лет, и я вижу, что шёл правильным путём. С чего же мне упасть духом?

РУБЛЁВ. Как правильным? Как правильным? Вы — кадровый военный. В скольких войнах вы участвовали?

ВОРОТЫНЦЕВ. В пяти.

РУБЛЁВ. В русско-японской? и вы её проиграли. В русско-германской? и вы её проиграли.

ВОРОТЫНЦЕВ. Не мы! Из-за вас.

РУБЛЁВ. В гражданской? и опять проиграли. Во второй мировой? и снова биты.

ВОРОТЫНЦЕВ. Испанскую пропустили.

РУБЛЁВ. Двадцать восемь лет мы били вас везде и во всём, мы окончательно вас разгромили сегодня — и вам не из чего упасть духом? Весь путь вашей жизни есть путь сплошных поражений — и этот путь вы считаете правильным?

ВОРОТЫНЦЕВ. В том правильным, что я не ошибся, на чьей мне быть стороне. Всегда был на верной стороне: против вас. Никогда не пошатнувшись, никогда не усумнясь: а вдруг правота за вами? а может, надо было идти к вам?.. В любую минуту любого вашего торжества — против вас. Да, мы проиграли. Но не выиграли и вы! Потому сияют мои глаза, что они дожили и увидели: не выиграли и вы!

РУБЛЁВ. Сегодня? Сегодня вам кажется так? Да вы трезвый?

ВОРОТЫНЦЕВ. Да, сегодня, в час вашей высшей внешней победы, именно в вашей тюрьме и перед смертью послано мне увидеть, что вы — обречены!! Травили нашу монархию, а установили — какую мерзость? Обещали рай на земле, а дали? и особенно радостно, что чем больше иссякают ваши идеи, чем явней для всех крахает ваша идеология, тем судорожней вы за неё цепляетесь, — значит, вы погибли. Без этой ублюдочной идеологии вы, может быть, ещё бы спаслись. Но с ней — вы погибли! Никогда ещё за двадцать восемь лет Россия не была так далека душой от большевизма! В камере контрразведки я понял отчётливо: Россия — не ваша, товарищи! О, в этой камере совсем не те люди, которых вы хватали в восемнадцатом! У них нет перстней на белых пальцах, а на их пилотках — ещё не выгоревший пятиконечный след. Всё это молодёжь, воспитанная в