(Как бы ударяя себя по скуле.)
Следователь?
АРЕСТАНТ С ПОДБИТЫМ ГЛАЗОМ
Зубы-то дороже, Петя. Подписал,
Где и был, где вовсе не бывал.
(Втискивается между спящими, ложится.)
КЛИМОВ
(поёт)
Снимаешь мины?
Ползёшь под танки?
С катюшей ездишь или водишь ИЛ?
По тропам ходишь
По партизанским?
Иль тиф сыпной в плену тебя свалил?..
С семьёю новой
Живёшь за морем?
И-ли в сырой земле похоронён?
Вот-вот вернёшься
Домой героем?
И-ли в тюрьму посажен как шпио-он?
ВЖЕСНИК
Нэх че лихо вэзьме! На моём примере
Изучайте языки! Нас губит их незнание!
Мог я быть шпионом — в Великобритании!
А пришлось? В са-бачьем эс-эс-эре!
Незнаком с английским! — хау ду ю ду?
Иф ю плиз…
Ну, не хочешь в Тауэр, дурак, —
иди к большевикам на баланду,
Строить коммунизм.
Это что — тюрьма? Солома, гниль, такую вашу мать!
Вот за Польшею тюрьма была: две простыни, кровать,
Книги, тумбочка, прогулка.
Мясо на обед!! На завтрак — беленькая булка!
КЛИМОВ
Ты за что ж сидел?
ВЖЕСНИК
Я коммунистом был, пся крев!
Всё поймёшь, сюда вот только сев…
Дивнич по-прежнему истово молится. Климов начинает выжимать стойку. Он в одних трусах, тело его прекрасно развито.
КЛИМОВ
(из стойки)
А потом?
ВЖЕСНИК
Потом права ищи!
Дали землю! дали жару нам товарищи!
В Красной армии служил.
Вдруг — бах! — инструкция Политотдела:
Еще Польска не сгинела!
Даже кто партиец в доску —
Тот католик, Матка Боска!
Леон Вжесник — подпоручник Войска Польска!
КЛИМОВ
(он уже лёг; в прежней позе поёт)
Напрасно утром
В холодный ветер
Выходит на крыльцо твоя жена:
«Где ты, где ты?
Скажи мне, где ты?
Куда тебя забросила война?»…
(Опускает голову, замирает.)
ВОРОТЫНЦЕВ
(Холуденеву)
Был немилостив алтарь, где головы мы клали,
Мы в своей стране своих не узнавали.
Встала в людях злоба, жадность, тьма, —
Будто наш народ сошёл тогда с ума,
Кинул душу чёрту в исступленьи.
Не ошибка лозунгов, не генеральские промашки:
Никому, ничем не задержать круговращенья, —
Так вот повернула, покатила — и пошла!..
Мне пришлось изведать самых тяжких,
Самых изнурительных российских отступлений
От Мукдена, Найденбурга и к Ростову от Орла
Ход необоримый, —
Никогда мне эта чаша горше не была,
Чем из Крыма.
Я стоял в разноречивой, истеричной тесноте
О потерях плачущей, спасенью веселящейся кормы
И не первый раз уже подумал: «мы», всё «мы», —
А «они»? А — те?
Великодержавному мне, может, москалю
То, что им, не видно с высоты господской?
Может, не жил я в России и России не люблю?
Но позвольте! — но не Ленин!! Но не Троцкий!!
Думал: наши жалобы и вопли — а не вздорны?
