Черт носил его по миру лет десять, но, в конце концов, к шоку знакомых, он снова объявился в своем городишке.
На свете есть города, которые не отпускают человека. В них нет ничего, видимо околдовывающего, но сами они, словно дикой силы магнит, тянут к себе тех, кто когда-то прожил в них несколько лет. Таким был город Рамона. Рамон, или Роман, или Рам, как кликали его близкие и маменька в том числе, не любил свой город и звал его просто: «Этот город».
Этот космополит по внешности и возможностям, при всей своей испано-майянской гордыне и нраве, был настолько русским, насколько это вообще возможно для психически адекватного человека. Маменька Рамона о ту пору уже вышла замуж и укатила куда-то в Смоленск. Почтительный сын слал ей туда деньги, чтобы мать имела возможность жить, а не прозябать, но в гости не ездил. А та и не настаивала — муженек был нрава простого и ее прошлое ей простил, простил в муках и страданиях, хотя она, собственно, в его прощении нуждалась менее всего. Но зачем злить хорошего человека напоминанием о том, что пришлось прощать? Рам не ездил к маме.
Куклы Рамона, которые тот делал для себя, отличались, помимо качества работы, красотой, филигранностью мелкой детали, они стояли рядами на полках на специально отведенной для них стене.
Куклы, куклы, куклы. И кукловоды. Эта идиома раздражала Рамона. Кукловоды вели своих кукол куда-то совсем не туда, куда должны были, хотя бы потому, что были пастырями. Рам ненавидел власть, но не обычной и положенной с рождения любому русскому, ненавистью, а ненавистью личной, тяжкой, яростной. Ненавидел преступления, остававшиеся безнаказанными, ненавидел те откровенные плевки в лицо с голубого экрана. Он часто смотрел в интернете, да и сам немало повидал, как живут марионетки в других странах. Да, они тоже были марионетками, что поделать, если пришил к рукам нитки, не обессудь, но они могли поставить ведро клубники у дороги, оставить весы, ценник и ящичек для денег и уйти домой. И ведро пустело, а ящичек наполнялся. Просто, правда? У нас бы сперли все, как только хозяин скрылся из вида. Рамон не обольщался воспеваемыми чертами русского народа, отнюдь. Острым глазом художника он видел и острым умом понимал он, что жесток этот народ, ленив, упрям, склонен к пьянству и ожиданию небесных кренделей, здравого смысла же в глаза не видел, а заодно являлся невиданным в истории цивилизации чудом — конгломератом одиночек, объединявшихся разве что для резни, будь то во время войн, которые идиоты порой затевали с Россией, или же для русского бунта, бессмысленного и беспощадного, где бессмысленность всегда доминировала, а беспощадность старалась хотя бы не отстать.
