Игрушки зацокали и затренькали. От зеленого запаха, густого, как компот, голова у Мицели закружилась. Она закрыла глаза, чтобы почувствовать, как это, в елке. Но не совсем до конца закрыла — оставила щелочки.
Наступила тьма, лишь одна стеклянная искорка сохранилась. Иголки подкрадывались со всех сторон и покалывали Мицель.
«Заблудилась в лесу, — подумала она, — и огонек увидела. Но он еще так далеко».
Мицель играла, как будто идет и идет сквозь чащу и очень утомилась.
«Прилягу здесь, — решила она, — здесь меня никто не найдет».
И на секунду вздремнула. Вдруг Мицель словно что-то толкнуло. Она открыла глаза: прямо перед ней висел серебряный паровозик. То, что Мицель принимала за огонек, было отражением окна спальни в его окошке.
«Паровозик, повернись ко мне», — молча попросила Мицель.
На своей длинной ниточке он поплыл вокруг себя и остановился лицом к Мицели. Она подняла осторожно руку, чтобы тронуть его, и вздрогнула: внутри паровозина что-то пошевелилось. Но это было всего лишь отражение.
«Сколько всего он проехал на свете, — подумала Мицель, — и сколько в нем разного отразилось…»
Она осторожно взяла холодный паровозик пальцами.
— Я тоже хочу в путешествие, хочу уехать, — попросила Мицель. — Я тебя заберу, чтобы ты, когда соберешься в дорогу, забрал меня.
Мицель продела палец в петлю и, слегка уколовшись, сняла паровозик. Спрятав его под майкой, на животе, она вылезла из елки и пробежала к себе в кровать. И прямо так, обнимая паровозик, заснула. Какие-то необыкновенные ей снились сны, и утром она вспоминала их постоянно.
— Какие? — спросила ее Манька.
— Знаешь, рассказать нельзя. Про старика, который плачет все время, то от горя, то от радости, и слезы разноцветные. Какая-то война, дворец огромный, страшный… А за ним, вдалеке, город, светлый-светлый, легкий-легкий. Стрельба такая, и всё салют, всё салют… Этот паровоз вообще волшебный! Я сегодня назад повешу, а вечером опять тихонько возьму. Я его всегда теперь буду брать.
— А Новый год пройдет, елку разберут, и его тоже уберут.
— Ну и что? Я его перед этим спрячу. Я с ним теперь всю жизнь буду.
— Дай посмотреть немедленно.
— Ночью придешь — увидишь.
— А сейчас? Покажи.
Манька долго смотрела на паровозик, нагнув голову. И Мицель смотрела, какой он прекрасный при свете дня — совсем другой, чем в темноте, но не менее чудесный.
— Видишь? — спросила Мицель.
— Вижу, — ответила Манька. — Паровоз как паровоз. Пошли в столовку, поговорим.
