Пока Эйфель ждал, чтобы повести своих гостей, политик, страдавший от острого головокружения, завязал себе глаза шарфом, а затем схватил своего коллегу за руку, когда они начали подниматься. Группа была оживленной и взволнованной. Солнце то появлялось, то выходило из-за несущихся по небу облаков, и временами яростно налетал мартовский ветер, поднимая снизу клубы пыли. Эйфель нередко останавливался, чтобы объяснить ту или иную особенность и позволить туристам посмотреть вниз на ярмарку или вверх по Сене. Когда группа из ста человек прибыла на первую платформу, Эйфель указал, где будут расположены четыре закусочные – англо-американский бар, фламандский пивной ресторан, а затем русский и французский рестораны, каждый на пятьсот или шестьсот мест. Большинство дам в весенних шелковых платьях и джентльмены в цилиндрах решили не идти дальше.
Но сорок самых бесстрашных последовали за Эйфелем по винтовой лестнице на вторую платформу, преодолев более трети пути до вершины. С этой точки зрения эти пожизненные парижане были в восторге от новой панорамы своего любимого города. Сена превратилась в серебряную ленту, извивающуюся в миниатюрном пейзаже. Большинство из них никогда не видели Париж с такой высоты. Это было волнующее, но в чем-то наказывающее зрелище. После их усилий и, для многих, начинающегося головокружения половина группы отказалась подниматься выше.
Только Гюстав Эйфель и еще два десятка человек, включая его зятя Саллеса, Локроя, Гастона Тиссандье, редактора-воздухоплавателя La Nature, нескольких чиновников и всех журналистов (включая упрямого репортера Геральд), выдержали последний получасовой подъем на верхнюю смотровую площадку. С этого высокого нового места репортер «Фигаро» (в данном случае не Ле Ру) обнаружил, что человеческий ландшафт и предприимчивость сведены к тревожной непоследовательности: «Горы Валериан, Монмартр, Саннуа – все они выглядят как маленькие серые пятна; лес Сен-Жермен растворяется в голубом тумане, Сена превращается в спокойный ручей, по которому курсируют лилипутские баржи, а Париж выглядит как крошечная сцена с прямыми дорогами, квадратными крышами и аккуратными фасадами. Крошечные черные точки – это толпы. Все повсюду выглядит лишенным жизни, за исключением зелени Булонского леса; в этой необъятности нет видимого движения; никакого шума, чтобы показать жизнь людей, которые находятся “внизу”. Можно было бы сказать, что внезапный сон средь бела дня сделал город инертным и тихим».
