— Вы играете на пианино?
Мой вопрос насторожил ее, но потом лицо осветила улыбка.
— Да, разумеется. — Акцент Шарлотты усилился. — Умею играть на пианино, рисовать, вышивать и танцевать. Все это — по желанию матери. А отец настоял, чтобы я научилась стрелять, водить машину, могла разобрать и собрать автомобильный двигатель. Я вам пригожусь.
Улыбка и вкрадчивый голос приглушили мои тревоги. Это-то и делало ее опасной. Я не знал, каковы мотивы Шарлотты, но она располагала к доверию уже самим своим присутствием.
Соглашаться безрассудно, зато это ускорит мои поиски.
— Парень сказал правду. Я действительно выгнал сына. Заявил, что не желаю общаться с ним до тех пор, пока он не повзрослеет и не возьмет на себя ответственность, которую я хочу видеть в воспитанном мной мужчине.
Шарлотта оторвалась от перил и выпрямилась:
— Но ведь теперь вы хотите его найти?
— Вот они.
Я стоял на пороге комнаты Шарлотты в Американском госпитале и наблюдал, как она выползает из-под узкой койки с железками и проводами в руках. Последние тридцать лет средством передвижения для меня служил вздорный пони, запряженный в повозку, то и дело нуждающуюся в починке, но даже я был в состоянии догадаться:
— Вы обездвижили свою скорую?
— Разумеется. Это уже вошло в привычку. — Шарлотта встала на ноги и оглядела безликую комнату, вся обстановка которой ограничивалась кроватью, письменным столом и раковиной.
Рюкзак с моим добром был у меня за спиной, я держал саквояж, в который она упаковала теплое пальто, сапоги, два платья — одно зеленое, а другое синее, темнее того, что было на ней надето, и пару носков, штопаных-перештопаных больше, чем мои собственные. Не стесняясь, но и без всякой демонстративности, она закатала все свое нижнее белье в зеленое платье. Мне импонировала ее практичность, но, оглядывая вслед за ней комнатушку, я понимал, как это убогое жилище отличается от того, к чему она привыкла у себя в Америке. И тем не менее, когда она повернулась ко мне, улыбка у нее стала печальной.
— Вряд ли я вернусь сюда, но, должна признать, мне будет не хватать этой комнатенки. — Она глубоко вздохнула: — Ну ладно.
Глядя, как взымается ее грудь, я отметил, что при всей своей хрупкости женщина не лишена форм. Ее фигура напомнила мне скрипку, которую я оставил дома у камина. Дети вечно упрашивали меня сыграть им песенку на ночь.
— Ну что, пора в путь? — взглянула на меня Шарлотта.
— Пора.
Я последовал за ней по людным коридорам госпиталя. По дороге мы забрали со склада еще четыре сумки с провизией, и в конце концов она вывела меня к машинам скорой помощи, выстроившимся в длинный ряд. По виду они ничем друг от друга не отличались, но Шарлотта уверенно подвела меня к одной и похлопала ее по боку, словно это был боевой конь, а не бездушный автомобиль.
