– Ну наконец-то! – сказал Рикардо. – Давай, не стой там, иди сюда. Они к тебе пришли.
Много позже, вспоминая тот день, Элейн будет вновь и вновь поражаться тому, как она сразу же, безо всяких причин или доказательств, поняла, что Рикардо лжет. Нет, они пришли не к ней, поняла Элейн, едва услышав эти слова. Она протянула руку Карлосу (тот даже не взглянул ей в глаза) – и ощутила холод и неловкость; она поздоровалась на испанском с Майком Барбьери, принялась расспрашивать, как идут дела и почему это он не явился на последнее собрание, – и ее охватили тревога и недоверие. Рикардо сидел в плетеной качалке, которую им продали по хорошей цене на ремесленном рынке, а оба гостя – на деревянных лавках. В центре стола, на стекле, лежали бумаги, которые Рикардо быстро сгреб в кучу, но Элейн успела разглядеть крупный хаотичный рисунок, нечто вроде эктоплазмы в форме американского континента или, точнее, американского континента, нарисованного ребенком.
– Что это вы делаете? – спросила Элейн.
– Майк отпразднует с нами Рождество, – сказал Рикардо.
– Если ты не против, – добавил Майк.
– Конечно нет. Ты будешь один?
– Один. Кроме вас двоих мне больше никого и не надо.
Карлос встал, указал Элейн на свою скамью, словно уступая ее, и, бормоча нечто, что могло быть (а могло и не быть) словами прощания, поднял толстую ладонь и направился к двери. По спине его спускалось длинное пятно пота. Элейн оглядела его сверху вниз: пояс выбился из шлевки, брюки тщательно отглажены, кожа на пятках сероватая, сандалии стучат по полу. Майк Барбьери посидел еще немного, успел выпить пару стаканов рома с колой и рассказать, что к нему на Thanksgiving[84] приехал волонтер из Сакраменто и научил звонить в Америку по ham radio[85] – чистое волшебство! Надо только найти по радиолюбителю здесь и в Штатах, дружественных владельцев приемника, которые готовы одолжить его и настроить связь, – и можно разговаривать с семьей, не платя ни доллара. Спокойно, все легально, ничего незаконного. А может, и есть чуть-чуть, но какая разница: он самолично поболтал с младшей сестрой, с другом, которому задолжал денег, и даже с девчонкой, с которой встречался в университете и которая когда-то давно вышвырнула его из своей жизни, но теперь время и расстояния смягчили ее сердце, и она простила ему худшие грехи. И все это совершенно бесплатно, ну не чудо ли?
Майк Барбьери провел с ними сочельник, и Рождество, и всю следующую неделю, и остался на Новый год. Он распрощался с ними второго января, как прощаются с семьей – глаза на мокром месте, прочувствованные объятия и пространные благодарности за гостеприимство, за компанию, за заботу и за ром с колой. Для Элейн, которую не вдохновляли праздники без карамельных тросточек и чулок на камине, эти дни тянулись очень долго, она никак не могла понять, как этот дурной гринго так прочно обосновался у них. Но Рикардо, судя по всему, был очень доволен. «Это мой потерянный брат», – говорил он, заключая Майка в объятия. По вечерам, после пары стаканов, Майк Барбьери доставал траву и забивал косяк, Рикардо включал вентилятор, и они втроем с Элейн принимались беседовать о политике, о Никсоне, о Рохасе Пинилье
