Барбьери уже два года провел в Корпусе мира в Колумбии, до этого – еще два в Мексике, работал с фермерами между Иштапой и Пуэрто-Вайярта, а до Мексики пробыл несколько месяцев в бедных районах Манагуа. Он был высокий, жилистый, светлокожий, но загорелый, и частенько разгуливал без рубашки, в одних шортах и кожаных сандалиях, но с неизменным деревянным крестом на груди. Навстречу вновь прибывшей Элейн он вышел с банкой пива в руке и тарелкой маленьких арепас[71] непривычной для нее текстуры. Элейн раньше не встречала никого столь словоохотливого и при этом столь искреннего; уже через несколько минут она знала, что Майку двадцать шесть лет, что он болеет за «Чикаго Кабс», терпеть не может крепкое спиртное (это усложняет ему жизнь в Колумбии) и до ужаса боится скорпионов. Он посоветовал Элейн купить открытую обувь и каждый раз хорошенько осматривать ее перед тем, как надеть.
– Тут есть скорпионы? – спросила Элейн.
– Может, и есть, Элейн, – сказал Барбьери тоном пифии, – может, и есть.
В квартире, располагавшейся на втором этаже небесно-голубого дома, было две спальни и гостиная почти без мебели. На первом этаже дома работал магазинчик – пара алюминиевых столов и прилавок (ириски из панелы, бисквиты, сигареты «Пьельроха») – а сразу за прилавком происходило чудесное преображение, пространство превращалось в дом; там жила пара, державшая магазин. Их фамилия была Вильямиль, и было им не меньше шестидесяти. «Май[72] сеньоры», – так Барбьери представил их Элейн, а поняв, что они не разобрали имени новой постоялицы, прибавил на хорошем испанском: «Она тоже гринга, как и я, но ее зовут Элена». Так они и стали к ней обращаться, когда спрашивали, хватает ли ей воды, и когда приглашали заглянуть в магазинчик поздороваться с местными пьянчугами. Элейн переносила это стоически, тосковала по дому Лаверде, стыдилась собственных мыслей избалованной девчонки – и при этом всеми силами старалась избегать Вильямилей. Бетонная лестница с внешней стороны дома позволяла ей оставаться незамеченной, поднимаясь к себе. Барбьери, обходительный до бесцеремонности, никогда этой лестницей не пользовался: каждый день он забегал в магазин рассказать о своих победах и провалах, послушать истории Вильямилей и их покупателей, а также пытался растолковать старикам, каково положение темнокожих в США или о чем поют «The Mamas & The Papas». Элейн наблюдала за ним и восхищалась. Лишь потом она поняла, почему: этот открытый любопытный мужчина, который нахально ее разглядывал и разговаривал так, словно мир ему что-то должен, напоминал ей о Рикардо Лаверде.
