– Не знаю, – сказал я. – Я не знаю, чего хочу.
В последовавшие мгновения тишины я различил в трубке движения Летисии, этот звуковой след, подобный кошачьему колокольчику, который родители научаются различать, сами того не замечая. Вот Летисия идет или бежит по ковру, болтает со своими игрушками или слушает, как они болтают между собой, передвигает и уносит разные вещи (запрещенные статуэтки, запрещенные пепельницы, запрещенную метлу, которую она любит вынести из кухни, чтобы подмести ковер) – все эти еле заметные волнения воздуха, производимые ее маленьким телом. Я почувствовал, что скучаю, и осознал, что никогда раньше не ночевал без нее, так далеко от нее. Меня снова растревожили ее беззащитность и чувство, что опасности, которые поджидают ее в каждой комнате, на каждой улице, становятся более реальными в мое отсутствие.
– С Летисией все хорошо?
Аура ответила не сразу.
– Да, все хорошо. Она позавтракала.
– Дай мне ее.
– Что?
– Дай ей трубку, пожалуйста. Скажи, что я хочу с ней поговорить.
Молчание.
– Антонио, прошло уже больше трех лет. Почему ты не хочешь это преодолеть? Почему ты так прицепился к несчастному случаю и хочешь жить в нем вечно? Не понимаю, зачем, для чего тебе это нужно. Что с тобой происходит?
– Я хочу поговорить с Летисией. Дай ей трубку. Позови ее и дай ей трубку.
В ее вздохе мне почудилось то ли отвращение, то ли отчаяние, а может, просто раздражение от собственного бессилия. Различить все эти чувства по телефону непросто, чтобы верно истолковать их, нужно видеть лицо человека. В моем доме, на десятом этаже, в моем городе, подвешенном на высоте две тысячи шестьсот метров над уровнем моря, двигались и разговаривали две мои женщины, а я их слушал и любил их, да, я любил их обеих и не хотел причинять им боль. Об этом я думал, когда услышал голос Летисии.
– Алло, – сказала она.
Это слово дети узнают сами, никто их не учит.
– Привет, милая.
– Это папа, – сказала она, и до меня донесся далекий голос Ауры:
– Да, слушай, что он тебе скажет.
– Алло, – повторила Летисия.
– Привет, – сказал я. – Кто я такой?
– Папа, – ответила она, с упором на вторую «п», слегка запнувшись на ней.
– Нет, – сказал я, – я страшный волк.
– Страшный волк?
– Я Питер Пэн.
– Питер Пэн?
– Кто я такой, Летисия?
Она секунду поразмыслила и сказала:
– Папа.
– Точно, – сказал я.
Она рассмеялась – легкий коротенький смешок, словно колибри пролетела. Я спросил:
– Ты заботишься о маме?
– Ага, – сказала она.
– Ты должна очень хорошо заботиться о маме. Ты о ней заботишься?
