Обстановка была праздничная. Порывы ветра приносили ароматы жареной еды; перед тем, как подняться наверх, люди допивали напитки, которые держали в руках. На каждой ступеньке обеих лестниц и на земле между трибунами сидели те, кому не нашлось места получше. Хулио стало плохо, и он сказал об этом, но капитан Лаверде не услышал: пробираться среди приглашенных было непросто, то и дело приходилось то приветствовать знакомых, то обливать презрением выскочек, и нужно было внимательно следить, как бы не выказать пренебрежения не тому человеку, но и не почтить приветствием кого-то, кому оно не полагалось. Отец и сын прокладывали себе путь, ни на секунду не отпуская друг друга, и наконец добрались до края. Оттуда Хулио смог разглядеть двух мужчин с жидкими волосами и серьезными лицами, которые беседовали, стоя всего в нескольких метрах от флагштока. Он их сразу узнал: действующий президент Лопес, одетый в светлое, в темном галстуке и круглых очках, и новоизбранный президент Сантос, одетый в темное, в светлом жилете и в очках – тоже круглых. Один уходил, другой вступал на пост, а между ними, на нескольких квадратных метрах помоста, решалась судьба страны. Небольшая группка высокопоставленных особ – Лосано, Турбай, Пастрана – стояла между президентской ложей и задней частью трибуны, верхним уровнем, где находились Лаверде. Издалека, возвышаясь над этой толпой, капитан поприветствовал Лопеса, и Лопес улыбнулся в ответ, не показывая зубов. Они жестами показали друг другу, что встретятся позже, потому что вот-вот уже все начнется. Сантос повернулся посмотреть, с кем обменивается знаками Лопес. Он узнал Лаверде, слегка кивнул – и в этот момент в небе показались трехмоторные самолеты «Юнкерс», и все взгляды устремились им вслед.
Хулио был поглощен этим зрелищем. Никогда в жизни он не видел таких сложных маневров с такого маленького расстояния. «Юнкерсы» были тяжелые, из-за волнистого рисунка на корпусе они напоминали огромных доисторических рыб, но двигались с достоинством. Каждый раз, когда они проносились мимо, трибуну захлестывала воздушная волна, растрепывая прически дам, явившихся без шляп. Хмурое небо Боготы, грязная простыня, укрывшая город со дня его основания, оказалось идеальным экраном для демонстрации этого фильма. На фоне облаков пролетели три трехмоторных самолета, а за ними – шесть «Фальконов», словно в гигантском театре, от одной кулисы к другой. Фигура была безупречно симметрична. Хулио на мгновение забыл о горечи во рту, тошнота отступила, а мысли его унеслись на холмы на востоке города. Их туманный силуэт простирался вдали, длинный и темный, словно спящий ящер. Над холмами лил дождь; скоро, подумал Хулио, он придет сюда. «Фальконы» все летали и летали над трибуной, вновь и вновь поднимая воздушную волну. Даже рев моторов не мог заглушить восторженных возгласов толпы. Полупрозрачные диски крутящихся пропеллеров испускали короткие вспышки света, когда самолет разворачивался. И тут появились истребители. Возникнув из ниоткуда, они собрались в стаю, будто перелетные ласточки, и трудно было поверить, что они не живые, что кто-то управляет их полетом. «Это Абадиа», – произнес женский голос. Хулио обернулся посмотреть, кто это сказал, но эти слова зазвучали и с другого конца трибуны: имя знаменитого летчика передавалось из уст в уста, как злая сплетня. Президент Лопес воинственно воздел руку к небу.
