– Вот теперь, – сказал капитан Лаверде, – начинается настоящее представление.
Возле Хулио стояла пара лет пятидесяти, мужчина в бабочке в горошек и женщина, на чьем мышином лице виднелись следы былой красоты. Хулио слышал, как мужчина сказал, что пойдет подгонит машину поближе, а жена ответила ему: «Что за глупости, погоди, пойдем потом вместе, ты же так все самое лучшее пропустишь». В этот момент эскадрилья пролетела совсем низко над трибуной и выстроилась в ряд, развернувшись к югу. Трибуна взорвалась аплодисментами, Хулио тоже захлопал. Капитан Лаверде забыл о сыне: взгляд его был прикован к происходившему в небе, к опасным фигурам на высоте. Хулио понял, что даже его отец никогда не видел ничего подобного. «Я и не знал, что на самолете можно такое выделывать», – будет говорить Лаверде много лет спустя, возвращаясь к этому эпизоду на встречах с приятелями и на семейных ужинах. «Абадиа словно отменил законы гравитации». Стая развернулась и направилась обратно на север. Истребитель капитана Абадиа отделился от стаи или, точнее, это остальные «Хауки» разлетелись, рассеялись, словно лепестки. Хулио не заметил, как Абадиа остался один, остальные самолеты исчезли, словно их поглотила туча. Одинокое судно в первый раз пронеслось перед публикой, сорвав крики и аплодисменты. Взгляды последовали за ним. Люди увидели, как самолет крутится, переворачивается и возвращается в исходное положение, на сей раз – пролетая еще ниже и еще быстрее. Он изобразил еще один переворот на фоне гор, снова затерялся в небе на севере, затем опять возник из ниоткуда и направился к трибунам.
– Что он делает? – спросил кто-то.
«Хаук» капитана Абадиа летел прямо на собравшихся.
– Да что он делает, он что, с ума сошел? – сказал кто-то еще.
На сей раз голос доносился снизу, говорил кто-то из свиты президента Лопеса. Сам не зная почему, Хулио бросил взгляд на президента и увидел, что тот обеими руками ухватился за деревянный поручень, будто стоял не на трибуне, прочно укорененной в земле, а на палубе корабля в открытом море. Хулио снова ощутил горечь во рту и тошноту, а еще внезапную боль во лбу и за глазами. И тогда капитан Лаверде сказал тихо, так, чтобы не услышал никто, кроме него самого, и в голосе его смешались восхищение и зависть, словно он наблюдал, как кто-то рядом разрешил загадку:
– Черт! Он хочет схватить флаг.
То, что случилось потом, для Хулио происходило вне времени, словно галлюцинация, вызванная мигренью. Истребитель капитана Абадиа приблизился к президентской трибуне на скорости четыреста километров в час; казалось, он неподвижно парит в прохладном воздухе. За несколько метров до трибуны он перевернулся в воздухе, а потом еще раз – капитан Лаверде называл это «вить витки» – и все это в абсолютной, смертельной тишине. Хулио потом вспомнит, как успел оглянуться по сторонам и увидеть лица окружающих, искаженные ужасом и изумлением, и рты, разинутые словно в крике. Но никто не кричал: весь мир умолк. В ту же секунду Хулио понял: его отец прав! Капитан Абадиа пытался завершить развороты так близко к развевающемуся флагу, чтобы схватить его рукой – невообразимый пируэт был посвящен президенту Лопесу, как тореро мог бы посвятить президенту быка
