Я тут же понял, что она примерно моего возраста, может, парой лет старше или младше. Уж не знаю, что за таинственный язык объединяет людей одного поколения: совокупность слов или жестов, а может, определенный тембр голоса, определенная, одна на всех, манера здороваться, двигаться, благодарить или, садясь, закидывать ногу на ногу. У нее были самые светлые зеленые глаза, что я когда-либо видел, а девичья кожа на лице словно вступала в противоречие с выражением зрелой, много пережившей женщины. Лицо ее было как праздник, когда все гости уже разошлись. На ней не было украшений, кроме двух крохотных бриллиантов (мне показалось, что это бриллианты) в узких мочках. Майя Фриттс в защитном костюме, скрывавшем ее тело, провела меня в сарай, который, вероятно, раньше был стойлом. Пахло навозом, на стене висела пара масок и белый комбинезон.
– Наденьте это, – сказала она, – Мои пчелы не любят яркие цвета.
Я бы не назвал синий цвет своей рубашки таким уж ярким, но решил не спорить.
– А я не знал, что пчелы различают цвета, – начал было я, но она уже надевала на меня белую шляпу и объясняла, как крепить нейлоновую сетку к маске. Пропуская завязки у меня под мышками, чтобы связать их за спиной, она обняла меня, словно пассажир – мотоциклиста. Близость ее тела была приятна (мне показалось, я почувствовал, как ее грудь прижалась к моей спине), как и уверенность, с которой действовали ее руки, жесткость или бесстыдство, с которыми она касалась моего тела. Она откуда-то выудила еще пару белых шнурков, встала на одно колено, подвязала снизу штанины моих брюк и сказала безо всякого смущения, глядя мне в глаза: «Чтобы не кусали за чувствительные места». Потом она дала мне что-то вроде металлической бутыли, к которой крепились желтые меха, а себе в карман сунула красную щетку и стальной ломик.
Я спросил, давно ли у нее такое хобби.
– Никакое это не хобби, дорогой мой, – сказала она. – Я с этого живу. Лучший мед в регионе, уж извините, что сама вам это говорю.
– Вот это да. И как давно вы производите лучший мед в регионе?
Она рассказала мне об этом по пути к ульям. Об этом и не только – так я узнал, что несколько лет назад она переехала сюда жить, потому что эта асьенда – единственное ее наследство.
– Мои родители купили эту землю, примерно когда я родилась, – сказала она.
– Так значит, это все, что от них осталось, – предположил я.
– Еще остались деньги, – сказала Майя, – но их я потратила на юристов.
