Я пробыл в доме в Ла-Канделарии еще какое-то время. Я задержался там не только чтобы еще раз послушать кассету (я прослушал ее трижды), а потому что мне было совершенно необходимо вновь увидеть Консу. Что еще она знала о Рикардо Лаверде? Может, она не стремилась пускаться в откровенности, не хотела сдаваться мне на милость и отвечать на все мои расспросы, потому и оставила меня одного у себя дома наедине с самой ценной из своих вещей. Вечерело. Я выглянул на улицу. Уже зажигались желтоватые фонари, белые стены домов постепенно меняли цвет. Было холодно. Я посмотрел по сторонам. Консу нигде не было видно, так что я вернулся на кухню и в самом большом пакете обнаружил маленький бумажный пакет, в который как раз поместилась бы небольшая бутылка агуардьенте[33]. Ручка на нем писала плохо, но мне все же удалось нацарапать:
«Дорогая Консу!
Я прождал вас почти час. Спасибо, что дали мне послушать эту запись. Я хотел поблагодарить вас лично, но не удалось.»
Накорябав эти слова, внизу я поставил подпись – свое полное имя и фамилию, такую необычную для Колумбии. Она всегда ввергает меня в смущение: в моей стране многие не доверяют людям, которым приходится произносить свою фамилию по буквам. Потом я разгладил пакет рукой и положил его на магнитофон, зажав один из уголков кассетной декой. Я вышел в город в смятенных чувствах, уверенный лишь в одном: я не хотел возвращаться домой, хотел сберечь только для себя то, что со мной произошло, эту тайну, при раскрытии которой я присутствовал. Я подумал, что никогда больше мне не подойти так близко к жизни Рикардо Лаверде, как тогда, в те минуты, что длилась запись. Мне не хотелось, чтобы это странное возбуждение улеглось, так что я спустился к Седьмой улице и направился к центру Боготы, на север мимо площади Боливара, лавируя между прохожими на людном тротуаре, снося толчки от тех, кто спешил сильнее меня, сталкиваясь с теми, кто шел мне навстречу, ища тихие переулки. Я даже заглянул на сувенирный рынок на Десятой улице, да, вроде на Десятой, и все это время думал, что не хочу домой, что Аура и Летисия принадлежат иному миру, не имеющему ничего общего с тем, в котором обитала память о Рикардо Лаверде, и уж тем более с тем, в котором разбился рейс 965. Нет, я не мог пойти домой. Об этом я думал, приближаясь к Двадцать второй улице: как бы оттянуть возвращение домой, как бы пожить подольше в черном ящике, с черным ящиком, и тогда мое тело приняло решение за меня. Я вошел в порнокинотеатр, где женщина с очень светлыми длинными волосами, стоя голой на фоне встроенной кухни, закинула ногу на плиту так, что каблук зацепился за решетку конфорок, и удерживала хрупкое равновесие, пока одетый мужчина входил в нее, одновременно давая указания, которые невозможно было разобрать, потому что движения его губ совершенно не совпадали со словами, которые он произносил.
