93. Интенция и отображение. Псевдореализм культурной индустрии – характерный для нее стиль – даже не нуждается в мошеннических махинациях киномагнатов и их приспешников, а в господствующих ныне условиях производства насаждается самим стилевым принципом натурализма. Ведь если бы кино – следуя, скажем, требованиям Золя – слепо предавалось изображению повседневной жизни, что и в самом деле можно было бы осуществить средствами движущейся фотографии и записи звука, то возникла бы структура, чуждая зрительному восприятию публики, диффузная, не артикулированная вовне. Радикальный натурализм, который логично вытекает из технических приемов кинематографа, разрушил бы все поверхностные смысловые связи и вступил бы в сильнейшее противоречие с привычным реализмом. Фильм превратился бы в ассоциативный поток образов, и его форма представляла бы собой исключительно чистую, имманентную образную конструкцию. Если же в нем из коммерческих соображений – или даже в угоду содержательной интенции – стремятся вместо этого выбирать слова и жесты таким образом, чтобы они соотносились с некоей идеей, придающей фильму смысл, то эта, вероятно, неизбежная попытка вступает в столь же неизбежное противоречие с натуралистической предпосылкой. Меньшая плотность отображения реальности в натуралистической литературе еще оставляла пространство для интенции, но в плотной структуре удвоения реальности с помощью технических приемов кино любая интенция, будь она даже самóй истиной, становится ложью. Слово, призванное внушить зрителю характер того, кто говорит, или смысл всего происходящего, звучит «неестественно» по сравнению с буквализмом точного отображения. Еще до того, как свершится первый запланированный обман, еще до того, как произойдет первое настоящее искажение, это слово уже оправдывает мир, представляя его таким же осмысленным, как и оно само. Так не разговаривает, так не движется ни один человек, в то время как кино прямо-таки уверяет нас в том, что так говорят и движутся все. Оказываешься в ловушке: конформизм априори порождается значимостью самой по себе, не важно, каково при этом конкретное значение, в то время как лишь с помощью значимости можно было бы сокрушить конформизм, это почтительное повторение фактов. Истинные интенции стали бы возможны лишь благодаря отказу от интенции. То, что она стала несовместима с реализмом, то, что синтез обернулся ложью, определяется «внятностью». Это понятие двусмысленно. Оно неразделимо относится и к организации затеи как таковой, и к сообщению ее публике. Однако эта двусмысленность неслучайна. Внятность обозначает точку безразличия объективного разума и сообщения. В ней содержится справедливое основание того, что объективный образ, реализованное выражение обращается из себя самого вовне и говорит, равно как и несправедливое искажение образа за счет принятия во внимание адресата. Любой творческий, а также теоретический труд обязан продемонстрировать свое соответствие такой вынужденной двусмысленности. Внятный образ, даже самый эзотерический, уступает потреблению; невнятный предстает дилетантским согласно имманентным ему критериям. Для качества решающим является то, насколько глубоко структура вбирает в себя эту двойственность, тем самым подчиняя ее себе.
