самые элементарные содержательные прогнозы. Они обрушиваются на спекулятивное мышление и с ним убивают здравый смысл. Самые умные среди них догадываются, что их способность к мышлению поражена болезнью, поскольку поначалу она развивается не в целом, а лишь в тех органах, чьи услуги они продают. Некоторые еще со страхом и стыдом ждут, что их дефект обнаружится. Однако все без исключения убеждены, что общественность возвышает его до моральной заслуги, и рассчитывают на признание вследствие своей научной аскезы, которая вовсе таковой не является, а представляет собой скрытую черту их слабости. Их ресентимент подвергается общественной рационализации и обретает форму утверждения «Мышление ненаучно». При этом под влиянием контрольного механизма их духовная мощь по некоторым параметрам возросла до крайности. Коллективная глупость техников от науки есть не просто отсутствие или деградация интеллектуальных способностей, а разрастание способности к мышлению, которая сама же эти способности и пожирает. Мазохистская злоба молодых интеллектуалов проистекает из злокачественности их заболевания.
81. Великое и малое. К числу фатальных переносов из области экономического планирования в область теории, которую, собственно, уже и не отличают от общего плана, относится вера в возможность управления умственным трудом сообразно представлениям о том, чем необходимо и разумно заниматься. Выносятся суждения об иерархии неотложных дел. Однако как только мысль лишается элемента непроизвольности, исчезает и сама ее необходимость. Мысль редуцируется до отделяемых, заменяемых диспозиций. Подобно тому как в условиях военного времени в сфере производства того или иного вида вооружения расставляют приоритеты в распределении сырья, в формирование научных теорий проникает иерархия важности и с ней – предпочтение особенно актуальных или особенно релевантных тем, в то время как всё, что не есть главное, всё, чему позволено существовать лишь в качестве украшения основополагающих фактов, как некоему нюансу, отодвигают на задний план или снисходительно терпят. Представление о релевантности сформировано в соответствии с организационными аспектами, представление об актуальности соразмерно тенденции, объективно наиболее мощной. Схематическое деление на важное и второстепенное по самой своей форме поддерживает ценностный порядок господствующей практики, даже если противоречит ей содержательно. В истоках прогрессивной философии, у Бэкона и Декарта, уже наличествует культ важного. Однако он, в конце концов, обнаруживает некую несвободу, регрессивность. Важность наглядно видна на примере поведения собаки, которая на прогулке несколько минут подряд обнюхивает какое-нибудь место настороженно, настойчиво, недовольно-серьезно, чтобы затем справить там нужду, разбросать лапами землю и отправиться дальше как ни в чем не бывало. В бытность собаки дикой от этого, возможно, зависели ее жизнь и смерть; после одомашнивания это превратилось в нелепый ритуал. Нельзя не вспомнить об этом, когда видишь, как серьезная комиссия, прежде чем допустить штат сотрудников к выполнению тщательно расписанных заданий с обозначенным сроком, проверяет, действительно ли неотложна проблема. Нечто от подобного анахроничного упорства присуще всему важному, и в качестве критерия мышления оно равносильно его зачарованной фиксации, отказу от самоосмысления. Великие темы, однако, суть не что иное, как первобытные запахи, которые заставляют животное остановиться и по возможности еще раз воспроизвести их. Это не означает, что иерархию важности следует игнорировать. Насколько ее невежественный подход отражает невежественность системы, настолько же она пропитана ее насильственностью и обязательностью. Однако мысль должна не повторять ее, а последовательно разрушать. Делению мира на главные и второстепенные вещи, всегда служившему тому, чтобы свести ключевые феномены крайней социальной несправедливости на нет как всего лишь исключения, стоит следовать до той поры, пока оно не испытает на себе свою собственную неистинность. Это деление, которое всё превращает в объекты, само должно стать объектом мысли вместо того, чтобы ею управлять. Великие темы при этом по-прежнему будут представлены, но едва ли как в традиционном смысле «тематические», а как преломленные и эксцентричные. Варварство непосредственной величины философия унаследовала от своего прежнего союза с администраторами и математиками: всё, на чем не проставлена печать раздутого всемирно-исторического предприятия, передается в ведение позитивных наук. Философия ведет себя при этом подобно плохой живописи, воображающей, будто высокое достоинство произведения и слава, которой оно заслуживает, зависят от достоинства изображаемых предметов; мол, картина, изображающая Битву народов под Лейпцигом, более ценна, чем стул, изображенный в косой перспективе. То, что один медиум – понятийный, а другой – художественный, ничего не меняет в этой дурной наивности. Если абстрагирование внушает всякому понятийному образованию манию величия, то в нем же при этом – благодаря дистанции по отношению к объекту действия, благодаря рефлексии и прозрачности – заключено и противоядие: самокритика разума и есть его наисобственнейшая мораль. Ее противоположностью в новейшей фазе мышления, распоряжающегося самим собой, является не что иное, как устранение субъекта. Принцип теоретического труда, располагающего темами в зависимости от их важности, игнорирует трудящегося. Развития технических способностей, число которых всё более сокращается, должно быть достаточно для того, чтобы в должной степени оснастить трудящегося в целях исполнения любого обозначенного задания. Однако мыслящая субъективность есть как раз-таки то, что не укладывается в круг задач, гетерономно поставленных сверху: даже для их решения она пригодна лишь постольку, поскольку сама к их числу не принадлежит, и тем самым ее существование есть предпосылка любой объективно обязательной истины. Суверенная деловитость, жертвующая субъектом ради изучения истины, отвергает одновременно и истину, и саму объективность.
