, и к фашистскому истреблению расового меньшинства, вследствие чего тепло и защищенность и в самом деле взрываются и аннигилируют в ничто. Не только все хорошие вещи, как об этом писал Ницше
{126}, были некогда дурными вещами: самые нежные чувства, брошенные на произвол собственной силы тяготения, имеют тенденцию найти свое совершенное воплощение в немыслимой жестокости.
Было бы праздным рассуждением стремиться разъяснить, как выпутаться из подобного клубка противоречий. Однако, пожалуй, можно указать на тот гибельный момент, который приводит в действие всю вышеупомянутую диалектику. Он заключается в исключающем характере первоначального{127}. Изначальные отношения, в их чистой непосредственности, уже предполагают как раз ту самую абстрактную хронологию. Исторически само понятие времени возникло на основе порядка собственности. Однако желание владеть чем-либо отражает время как страх перед утратой, перед необратимостью. То, что есть, познается в сравнении со своим возможным небытием. Тем самым оно и впрямь впервые становится владением, и в подобной закоснелости – функциональным объектом, который можно обменять на другое эквивалентное владение. На любимого человека, перешедшего однажды в полное владение, собственно, уже и не обращают внимания. Абстрактность в любви является дополнением к исключительности, которая обманчивым образом выступает как собственная противоположность, как хватание за вот это именно таким образом налично сущее. Объект удерживания ускользает из рук ровно оттого, что превращается в объект, и удержание промахивается мимо человека, которого низводит до звания «своего». Если бы люди перестали быть владением, их нельзя было бы променять. Истинной склонностью была бы та, что обращается к другому сугубо специфически, привязывается к любимым чертам, а не к идолу личности – отражению обладания. Специфическое не исключительно: оно лишено стремления к тотальности. Но оно исключительно в ином смысле: в том, что оно хотя и не противодействует замещению неразрывно связанного с ним опыта, но посредством самой сути своей даже не допускает такого замещения. Сугубо специфичное защищено тем, что оно неповторимо, и именно поэтому оно терпимо к другому. С ситуацией владения человеком, с исключительным правом приоритета как раз и сопряжена мудрость: «Господи, ведь это всё всего лишь люди, кто именно – не столь уж и важно». Склонности, чуждой подобной мудрости, не пришлось бы опасаться измены, поскольку она была бы надежно защищена от неверности.
