. Взгляд, отдающийся единой красоте и теряющий себя, – это взгляд Субботний
{120}. Он спасает в предмете нечто от покоя дня его творения. Если, однако, односторонность снимается посредством привнесенного извне сознания универсального, если особенное растревоживают, замещают и взвешивают, то справедливый взгляд на целое присваивает себе ту универсальную несправедливость, которая заложена в самих взаимозаменяемости и замещении. Подобная справедливость реализует в сотворенном миф. Правда, ни одна мысль не свободна от такого рода хитросплетений, и никому не позволено вечно оставаться зашоренным. Однако всё зависит от способа перехода. Порчу приносит мысль как насилие, сокращение пути, который, лишь пролегая сквозь непроницаемое, способен привести к всеобщему, чье содержание заключается в самой непроницаемости, а не в выведенном совпадении различных предметов. Можно было бы даже сказать, что от темпа, терпения и выдержки при сосредоточении на единичном
{121} зависит сама истина: всё, что выходит за пределы этого сосредоточения, не потеряв сперва себя окончательно, что движется к суждению, не понеся сперва вины за несправедливость созерцания, в конце концов теряется в пустоте. Либеральность, без разбору воздающая людям по заслугам, выливается в уничтожение так же, как воля большинства, причиняющего зло меньшинству и тем самым насмехающегося над демократией, на основании принципов которой действует. Из неразборчивой доброжелательности ко всем неизменно грозит возникнуть холодность и чуждость по отношению к каждому, которая затем в свою очередь сообщается целому. Несправедливость – средство действительной справедливости. Ничем не ограниченная доброжелательность становится подтверждением всему дурному, что только существует, преуменьшая разницу между этим дурным и следами хорошего и низводя это различие до той всеобщности, безнадежным итогом которой выступает буржуазно-мефистофелевская мудрость, что-де «нет в мире вещи, стоящей пощады»
{122}. Спасение прекрасного даже в тупом или безразличном кажется столь же благородней своенравной упертости в критике и спецификации, сколь оно на самом деле более расположено к жизненным установкам.
Этому противопоставляют святость всего живого, отсвет которой едва-едва заметен именно в самом безобразном и уродливом. Однако свет этот не непосредственный, а преломленный: то, что должно быть прекрасным лишь потому, что живо, именно поэтому уже и является безобразным. Понятие жизни во всей его абстрактности, на которое при этом ссылаются, вовсе невозможно отделить от подавляющего, безудержного, собственно, от смертельного и разрушительного. Культ жизни самой по себе
