Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни | страница 48



, – отмечен посредственностью: у него нет глаз для того, чтобы видеть единственное в своем роде; неразборчивость на лица и уравниловка – признак слабого зрения»{114}. Мораль мышления заключается в том, чтобы не мыслить ни упрямо, ни суверенно, ни слепо, ни пусто, ни атомистски, ни консеквентно. Двойственность метода, принесшего гегелевской феноменологии среди разумных людей славу безмерно трудной, а именно требование одновременно предоставить голос феноменам как таковым («простое наблюдение»{115}) и в то же время постоянно поддерживать их связь с сознанием как субъектом, с рефлексией, выражает собой данную мораль максимально точно и во всей глубине ее противоречивости. Однако насколько труднее теперь следовать ее принципам, если более нельзя убеждать себя в тождестве субъекта и объекта, в конечном приятии которого Гегель мог еще как-то свести воедино антагонистические требования наблюдения и конструирования. Сегодня от мыслящего человека требуется, ни много ни мало, в любое мгновение быть одновременно внутри вещей и вне их – жест Мюнхгаузена, которым он тащит себя за косу из болота, становится схемой всякого познания, претендующего на нечто большее, чем просто констатация фактов или набросок{116}. И тут еще заявляются состоящие на жаловании философы{117} и упрекают нас в отсутствии твердых убеждений.


47. De gustibus est disputandum[31]. Даже тот, кто считает себя убежденным в том, что невозможно сравнивать произведения искусства друг с другом, постоянно будет оказываться вовлеченным в споры, в которых произведения искусства, причем как раз относящиеся к самым выдающимся и несравненным, подвергаются сопоставлению и сравнительной оценке. Суть упрека в том, что за такого рода рассуждениями, возникающими со своеобразной навязчивостью, стоят торгашеские инстинкты и стремление чесать всё под одну гребенку, чаще всего сводится к тому, что солидные буржуа, для которых искусство всегда предстает запредельно иррациональным, желают отказать произведениям в осмысленности и претензии на истину. Навязчивая тяга к подобным размышлениям, однако, заложена в самих произведениях искусства. Верно, конечно, что они не допускают сравнения друг с другом. Однако они стремятся друг друга уничтожить. Не зря древние помещали в пантеон совместимого лишь богов и идеи, а произведения искусства принуждали к агону, в котором одно произведение – смертельный враг другого. Представление о «классическом пантеоне»