Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни | страница 47



. Диалектика стремится к тому, чтобы хитроумно обойти здравые суждения о неизменности хода вещей, которые лелеют будущие власть имущие, и обнаружить в их proportions достоверное, уменьшенное отражение безмерно раздутых ложных общественных отношений. Диалектический разум по отношению к господствующему разуму есть неразумие: лишь обличая и снимая это неразумие, он сам становится разумным. Сколь предвзято и буквалистски было в условиях функционирующей обменной экономики настаивать на различии между временем, потраченным рабочим на выполнение работы, и временем, необходимым для воспроизводства его жизни. Разве Ницше не запрягал с хвоста лошадей, на которых мчался в атаку, разве не искажали Карл Краус, Кафка и даже Пруст картину мира, каждый по-своему предвзято, чтобы устранить искажения и предвзятость? Диалектику не остановить ни понятиями «здоровое» и «больное», ни даже родственными им понятиями «разумное» и «неразумное». Стоит ей однажды распознать болезнь в господствующем всеобщем и его пропорциях – болезнь в буквальном смысле слова, печать паранойи, «патологической проекции», – и целительной клеткой для нее станет единственно то, что по меркам этого порядка само представляется больным, странным, параноидным, более того – «сумасшедшим», и правда в том, что ныне, как и в Средние века, одни лишь шуты и дураки говорят правителю правду в глаза. В этом плане обязанностью диалектика было бы помочь подобной шутовской истине осознать собственную разумность, ведь без этого она наверняка сгинула бы в пропасти той болезни, которую безжалостно навязывает здравый рассудок других.


46. О морали мышления. Наивное и ненаивное – понятия, столь бесконечно переплетенные друг с другом, что если одно противопоставлять другому, это не приведет ни к чему хорошему. Защита наивного, практикуемая всякого рода иррационалистами и прочими истребителями интеллектуалов, недостойна. Рефлексия, занимающая сторону наивности, выносит приговор самой себе: хитрость и обскурантизм – по-прежнему одно и то же. Опосредованно отстаивать непосредственность вместо того, чтобы понятийно постичь ее как внутри себя опосредованную, значит извратить мышление, превратив его в апологию своей собственной противоположности – в непосредственную ложь. Она служит всему дурному, от закоснелости частного такого-вот-бытия до оправдания общественной несправедливости как природной закономерности. Однако когда по этой причине намереваются возвести в принцип противоположное и – как некогда я сам – приравнять философию к нерушимому обязательству быть ненаивным, то поступают ничуть не лучше. Ненаивность в смысле опытности, толстокожести, хитроумности – это не просто сомнительное средство познания, готовое в любой момент ввиду сродства с практическими жизненными установками и всестороннего внутреннего предубеждения против теории вновь обратиться в наивность, в упертость в цели. Даже там, где ненаивность в теоретически уместном смысле понимается как нечто более широкое, не ограничивающееся изолированным феноменом, как мысль о целом, не всё так радужно. Как раз в том движении всё дальше и дальше, в той невозможности на чем-либо задержаться, в том молчаливом признании превосходства всеобщего над особенным заключается не только обманчивость идеализма, гипостазирующего понятия, но и его бесчеловечность, с которой, стоит ему только объять особенное, идеализм низводит его до промежуточной стадии и в конце концов чересчур уж быстро примиряется со страданиями и смертью во имя существующего лишь в рефлексии примирения, – в конечном счете буржуазная холодность, которая чересчур охотно подписывается под неизбежным. Познание способно шириться лишь тогда, когда так застревает на единичном и так на нем настаивает, что изолированность его распадается. Это предполагает, конечно, и отношение единичного ко всеобщему, но не отношение подчиненности, а почти что противоположное. Диалектическое опосредование – это не возврат к более абстрактному, а процесс растворения конкретного внутри себя. Ницше, и сам часто мысливший слишком широко, всё же знал это: «Кто хочет посредничать между двумя решительными мыслителями, – сказано в