, не становясь от этого тем не менее ни на гран здоровее, то и катартический метод
{88}, который не меряется удавшейся адаптацией и экономическим процветанием, должен быть нацелен на то, чтобы приводить людей к осознанию как общей беды, так и неотделимой от нее собственной, и отнимать у них кажущееся удовлетворение, благодаря которому отвратительный порядок вещей продолжает существовать еще и внутри них, словно он и без того не удерживал бы их достаточно крепко в своей власти извне. Лишь в пресыщении ложным удовольствием, в недовольстве предложенным, в смутном ощущении недостижимости счастья даже там, где оно еще есть, не говоря уже о ситуации, когда оно обретается за счет отказа от якобы болезненного сопротивления его позитивному суррогату, могла бы зародиться мысль о том, что на самом деле можно было бы испытать. Призыв к happiness, звучащий равно из уст излучающего научный оптимизм директора санатория и нервного руководителя агитподразделения в индустрии развлечений, похож на разъяренный крик отца, который орет на детей за то, что они не бросаются с радостными возгласами вниз по лестнице ему навстречу, когда он в дурном настроении возвращается со службы домой. Частью механизма господства является запрет на познание страдания, производимого этим господством, и от евангелия жизнерадостности ведет прямой путь к созданию человеческих скотобоен где-то на задворках Польши – так далеко, чтобы любой из соотечественников мог убедить себя, что не слышит криков боли. Вот она – схема непоколебимой «способности наслаждения». Психоанализу дозволено торжествующе заверять того, кто называет вещи своими именами, что у него просто эдипов комплекс.
39. Я – это Оно{89}. Развитие психологии как во времена античности, так и начиная с эпохи Возрождения связывают с подъемом буржуазного индивида{90}. При этом не следует упускать из виду противоположный момент, который также связывает психологию с буржуазным классом и в настоящее время утвердился настолько, что исключает все остальные: а именно, подавление и разрушение того самого индивида, на службе которого и состояло соотнесение познания с его субъектом. Если психология в целом со времен Протагора возвеличивала человека, объявляя его мерой всех вещей, то она тем самым изначально превращала его в объект, в материал для анализа, и, поместив его однажды в ряду вещей, подчинила его их ничтожности. Отрицание объективной истины путем отсылки к субъекту заключает в себе отрицание самого субъекта: никакая мера не служит более мерой всех вещей, она отдается на откуп контингентности и становится неистинной. Однако это вновь отсылает к реальному процессу жизни общества. Принцип человеческого господства, развернувшись до абсолютного, обратил свое острие против человека как абсолютного объекта, и психология поспособствовала тому, чтобы это острие заострить. «Я», ведущая идея психологии и ее априорный предмет, под ее пристальным взором постоянно становилось еще и несуществующим. Психология, найдя опору в том, что в обществе обмена
