— Родька, пойдем. Водой вымоем. Земля попала.
Как я хотел видеть! Я не знал, пот ли струился по лицу, слезы ли, а может быть и кровь. Сенька плескал в глаза водой, я растирал пальцами воду, но проклятая пустота заполнила мир, и остался в нем только Сенькин голос, шум воды, бьющей из крана, и рыжий свет.
— Ты держись за меня, будто просто идем. У меня что-то дома есть. Еще вымоем.
Казалось, я погрузился в большой бак с мутными стенками, и где-то далеко надо мной звенели голоса. И только когда я опустился на Сенькину постель и зарылся лицом в подушку, я снова услышал тот же крадущийся голос Сеньки.
— Сейчас. Где-то здесь должно быть.
Я перевернулся на спину. Мне стало безразлично все. Я слышал, как Сенька звякал бутылками, шуршал бумагой и дышал так, словно ему не хватало воздуха. И когда его ледяная рука коснулась моей щеки и веки мягко ощупала вата, влажная и приятная, мне стало на секунду легче, и теплый запах валерьянки сладко растаял во рту.
— Ты чего? Не поможет, Сенька. Это же валерьянка. Мать ее пьет от сердца.
— А моя от всего. Ты не противься. Надо, значит надо. — Он легонько водил по глазу. Мне и впрямь подумалось, что поможет, и я даже улыбнулся.
— Попробуй, погляди. Может, хоть что-то увидишь.
Я открыл глаза, и мне стало жутко от толпящихся теней, но одна тень двигалась и, наверное, это был Сенька.
— Все, Сенька, выбрось вату. Я не вижу.
Меня взяла злость. Я поднялся и пошел к двери, но дверь оказалось Сенькой, и мы, встретившись руками, больно сжали пальцы.
— Укрываться попусту. Мать все ровно узнает. Пойду я. Ты только молчи, я сам скажу. Тебя заругают.
Сенька гладил мой рукав и молчал…
Я открыл дверь и, выжав из губ улыбку, проговорил, не слыша себя и не видя никого:
— Я, мама. Мне в глаз что-то попало. Мама!
В комнате зазвенело стекло. Мама вскрикнула и, схватив меня в охапку, понесла к постели, зачем-то сбросила ботинки, укрыла одеялом, повторяя:
— Что же… Что же… Беда ты моя. Ты видишь меня?
— Вижу, мама. Ты в синей кофте. Это пройдет.
Мир крутился, как колесо, и какой-то внутренний глухой голос вплетался в стук сердца:
— Ты мужчина. Ты мужчина…
Я даже будто слышал голос отца.
