— Давай сюда. — Сенька нырнул за дом. У стены стояли две старые кровати, с лопнувшими сетками.
— Приспособить бы надо. — Сенька примеривался, потом ухватил две спинки, прошелся и заключил:
— Не выйдет. Придется в два раза.
И тут мы увидели девочку. Она глядела на нас черными испуганными глазами.
— Ты чего? — громко крикнул Сенька.
Она чуть подалась в сторону и глядела все так же испуганно. Мы взяли по спинке и двинулись мимо нее. Но она вдруг схватила Сеньку за телогрейку и скомандовала:
— Не берите! Мама не велела. — Потом добавила. — Мама ругать будет. Она сейчас выйдет.
— Это для фронта, — начал было Мишель, но осекся: за спиной девочки появилась женщина:
— Что за шум? Вы кто? Грабители?
— Мы пионеры, — ответил я.
— Лика, иди в дом. Замерзнешь.
У женщины были тонкие губы и белые щеки. Я где-то встречал ее.
Я напрягал память. Я даже забыл, зачем мы сюда пришли.
Я ее видел. Да, я ее видел.
— Мальчик, как тебя зовут? — Она смотрела на меня мягко.
— Родька…
— Ты меня не помнишь?
— Нет.
Мне стало интересно. Сенька и Мишель ждали, озадаченные и важные.
— Что же мы на холоду-то стоим? Пойдемте. Кровати потом возьмете.
Мы поднялись по лестнице, потоптались нерешительно в прихожей и, раздевшись, вошли в светлую комнату. Мишель протирал платком стекла очков и часто моргал.
— Глаза замерзли, — сказал он вдруг и виновато улыбнулся. Мы рассмеялись.
Я мучительно вспоминал, кто эта женщина. Но только снег вспомнил — была зима — и больше ничего.
Мы сели на диван, рядком. На маленьком столике в вазочке лежали конфеты. Здесь не чувствовалось, что в мире война — здесь было очень тихо и чисто.
И когда мы, обогревшись, стали собираться, женщина отозвала меня в другую комнату и долго вглядывалась в мое лицо. Потом проговорила:
— Теперь иди. Иди к ребятам. Но обязательно приходи еще. Я буду ждать.
На лестнице меня окликнула девочка и вложила в мои руки сверток, сказав:
— Мама велела.
— Родька, кто это? — спросил Мишель.
— Сам не знаю.
— Вот те раз, — протянул Сенька.
Мы унесли кровати. И когда, втащив их в школу и поставив рядом с дядей Пантелеем, передохнули, я увидел, что Сенька опять глядит в угол, где сладко дремала кошка.
Домой возвращались тихо. Когда спустились в подвал к Сеньке, тетя Ксения сидела у печки, и губы ее, и без того пухлые, на этот раз еще больше вспухли. Вика разжигала печь и молчала. Я развернул сверток. На газете лежала волшебная белая булка — такие мы ели до войны.
— Булка, — вытянул губы Мишель.
