— Хватит. К завтрему приготовьтесь. Ксения, отведи их, пусть погреются. — Он затоптал папироску и понукнул лошадь.
Мы спустились к Сеньке в подвал и сняли валенки. Викины руки не слушались, и Сенька, усадив ее на стул, суетливо начал стягивать с нее громадные сапоги.
— Ты как Чапай. Пальцы-то в рот не клади, поломит и отойдет.
Тетя Ксения достала из печки чугунок картошки, и мы принялись за еду.
— Ветер поднялся, — сказал Сенька.
За окном пуржило, а в трубе тоненько пел ветер.
— Вы ешьте. Я сейчас приду. — Тетя Ксения вышла, а когда вернулась, глаза ее были красными, и губы вспухли.
— Ты, мамка, что же, плакала? — спросил быстро Сенька.
— Нет, нет. Это снег растаял, сынок.
Тетя Ксения присела к печке и стала смотреть поверх нас в окно, где уже яростней бился снег.
— Мы, мамка, пойдем. В школе субботник. Железо будем собирать. А Вика с тобой останется…
Снег колол лицо.
Прямо на школьной двери висел плакат: «Все для фронта».
Мы вошли в школу и увидели дядю Пантелея, школьного сторожа. Он поглаживал рукой щеку.
— Никаких сборов не будет. Пурга. Вот и зубы болят.
На Пантелее лежала обязанность охранять школу и звонить в колокольчик. И, казалось, жизнь его была размечена этим летящим голоском железа. Прозвонив, он усаживался на стул и снова ждал своей хозяйской минуты.
Он служил когда-то в царской армии. Однажды он нам показал завернутый в чистую шелковую тряпочку георгиевский крест, и его глаза вспыхнули.
— Видали? Храню. Мне наплевать там на всяких царей и «георгиев». Это моя молодость. Ну, чего уши развесили? Марш в класс! — точно устыдясь своей откровенности, проворчал Пантелей.
После этого случая мы особенно почтительно здоровались с ним.
Пионервожатая Нина, в пуховом платке и высоких валенках, вынырнула из канцелярии. Она уселась рядом с Пантелеем. Проведя рукой по обветренным губам, сказала:
— Не соберутся, хоть бы человек десять пришло. А вы молодцы. Не замерзли?
— Да нет, слабо метет, а холоду вообще нету, — ответил Сенька, глядя в угол, где лежала кошка, уткнувшись мордочкой в шерсть. Он, наверное, думал о матери и мучился, не зная, отчего плакала она.
Собралось девять человек. Мы вышли на ветер и снег. Разделились по трое и пошли по дворам. Мишель, засунув руки в рукава, весело забегал вперед, крича:
— Я сегодня на скрипке не играл. Не играл.
Ветер отбрасывал его слова далеко. Мишель поправлял очки, а ветер, будто смеясь, снова их дергал. В переулке стало тише. Мы зашли во двор, осмотрелись. Сараи наползали друг на дружку, на дверцах чернели замки.
