Я, конечно, хотела побольше ее расспросить, и о ее сыне, и вообще о семье. Такой уж любопытный я человек. Мужа ее, я думаю, на фронте убили. Тогда такое в порядке вещей было. Но она снова как-то сразу рот на замок… И заметно было: жалеет, что так разговорилась… Что, вообще-то, можно понять. Будь на моем месте кто другой… Сказала только, что сына в армию забрали, а сейчас он вроде как пропал без вести и одному богу известно, жив ли вообще. Оказалось, вранье, хотя и правда. Сына ее Ники звали. Николаус.
Вот черт. Сигареты кончились. Значит, завтра продолжим. Или послезавтра.
Нет, правда, нет. Даже машина не поедет, если бензин кончился.
Дневник Вернера Вагенкнехта
(Декабрь 1944)
Я породил чудовище, а оно завладело моими помыслами. И я теперь его марионетка.
Франк Эренфельз. Франкенштейн Эренфельз. И дернул же меня черт такую вычурную фамилию себе придумать. А теперь вот изволь отвечать, когда к тебе обращаются. И ни на секунду не забывать, что Эренфельз – это я. Я, Франк Эренфельз, лейтенант запаса, член партии. Автор бессмертного шедевра «Песнь свободы». И сценарист праздничного представления в Кастелау по случаю солнцеворота.
Самое же скверное: пока рассудок мой все еще перебирает резоны, по которым я, если не хочу остатки самоуважения потерять, просто не могу, не смею эту чушь сочинять, – а где-то в мозжечке та же голова уже начала поиск решений. Прикидывает варианты названий. Что-то многомудро тяжеловесное на древнефранкский манер, сулящее весомость и глубину содержания, даже если содержаться там ровным счетом нечему. Что-то вроде «Франкенбургской игры в кости» несравненного Мёллера.
Итак, у меня…
Дудки, никаких «у меня». У Франка Эренфельза. У нас.
У нас в распоряжении четверо актеров, это всё. По-настоящему грандиозные массовые сцены такими силами не развернуть. Хекенбихлер хоть и пообещал, что он нам, если только пожелаем, всю деревню в качестве статистов предоставит, но зрителей хоть горстка тоже ведь должна остаться.
Для начала я запущу ребят из гитлерюгенда, – кажется, четверо-пятеро мальчишек тут есть, – пусть пройдут факельным шествием. Хор в деревне, по словам Хекенбихлера, тоже имеется, правда, госпожа Мельхиор сказала, остались только женские голоса. Ну и еще один другой старческий бас. Баритоны и тенора все поголовно взяты под ружье и распевают только военные марши. Если, конечно, у них еще целы голосовые связки, а заодно горло и вообще шея. И голова на плечах.
